Цецилия

— О! Маменька, клянусь, я буду счастлива с Эдуардом.

Госпожа Марсильи поняла все благородство этого восклицания и то, что с этой стороны она не встретит никакого препятствия в исполнении своего намерения.

Дни проходили, не изменяя положения бедного семейства, только баронесса все более и более ослабевала; однако политические новости были несколько благоприятнее прежних; для роялистов слух, что Бонапарте возвратит престол Бурбонам, становился все правдоподобнее; говорили о прекращении первым консулом всех сношений с якобинцами, уверяли, что Людовик XVIII писал к нему, и молодой победитель отвечал ему двумя письмами, в которых не отнимал у него всей надежды.

В одно время герцогиня де Лорд воротилась в Лондон и, извещая баронессу Марсильи о своем приезде, уведомляла, что посетит ее на следующий день.

Эта новость была очень приятна баронессе и ее дочери и привела в восторг маркизу, которая увидела наконец возможность быть в своей сфере и очиститься от сношений с Дювалями, — она позвала Цецилию к себе в комнату, что бывало только в важных случаях, и приказала ей не говорить герцогине ни слова о безумных намерениях ее матери насчет ее замужества. То же самое сказала она баронессе, которая, предвидя возражения, какие будет ей представлять герцогиня, с охотой обещала маркизе исполнить ее желание.

На другой день, в два часа пополудни, когда баронесса, маркиза и Цецилия собрались в зале, перед загородным домом остановилась карета, раздались удары молотка в дверь, и через несколько минут доложили о герцогине де Лорд и шевалье Генрихе де Сенноне.

Баронесса около восьми лет не видела герцогиню; они обнялись как два друга, дружба которых не охладилась ни временем, ни разлукой. Герцогиня не могла скрыть грустного чувства, возбужденного в ней переменой лица баронессы, и та заметила это.

— Вы находите, что я переменилась, не правда ли? — сказала она вполголоса герцогине. — Но, прошу вас, не говорите ни слова, вы встревожите Цецилию. Мы сейчас пойдем в сад и там поговорим.

Герцогиня пожала ей руку.

— Все то же, — сказала она, обращаясь к маркизе, великолепно одетой. Герцогиня наговорила ей много лестного и, обращаясь к Цецилии, сказала:

— Вы стали тем, чем обещали быть, прелестная Цецилия. Поцелуйте меня и примите мое поздравление, я уже слышала от Дювалей, которые приходили вчера ко мне засвидетельствовать свое почтение, что вы достойная девушка.

Цецилия подошла, и герцогиня поцеловала ее в лоб.

— Милая баронесса и вы, милая маркиза, — продолжала герцогиня, — позвольте мне представить вам моего племянника, Генриха де Сеннона, которого, со своей стороны, рекомендую как прекрасного молодого человека.

Несмотря на этот вполне ужасный комплимент, шевалье поклонился необыкновенно грациозно.

— Вам известно, — сказал он, — что герцогиня мне вторая мать, и потому прошу вас не удивляться преувеличенности ее похвал.

Баронесса и маркиза поклонились, Цецилия присела, когда Сеннон обратился к ней.

Несмотря на скромное отклонение им от себя слов герцогини, должно было признаться, что госпожа де Лорд была права. Генриху было двадцать лет. Это был красивый юноша, в котором видны были благородные манеры детей, не покидавших родительского крова и во время домашнего воспитания не утративших того лоска хорошего тона, который обыкновенно уничтожается университетским образованием. Генрих, как и большая часть эмигрантов, не имел состояния. Мать потерял он вскоре после своего рождения, отец его был гильотинирован, и он мог ждать богатства только от дяди, который, как говорили, составил себе в Гваделупе огромное состояние торговыми оборотами, но по странному капризу дядя объявил, что племянник его ничего не получит, если не примет участия в торговых делах. Семейство Генриха де Сеннона восстало против подобного условия, и Сеннон получил воспитание совсем не такое, как было бы нужно для торговца сахаром или кофе.

Все эти подробности были переданы баронессе и маркизе, и понятно, что герцогиня де Лорд и ее племянник не весьма хорошо отзывались о людях, занимающихся коммерцией; маркиза помогала их осуждениям. Баронесса и Цецилия, чувствуя, что часть эпиграмм относится к семейству, составляющему их обыкновенное общество, почти не вмешивались в разговор, который вскоре обратился почти в насмешки, и баронесса, желая прекратить его, взяла герцогиню под руку и, согласно своему обещанию, повела в сад.

Маркиза, Цецилия и Генрих остались.

Маркиза, увидя Генриха, решила, что он, а не какой-нибудь Эдуард Дюваль должен быть мужем Цецилии, и потому, лишь только баронесса и герцогиня вышли из комнаты, как маркиза, следуя желанию выставить достоинства своей внучки и будто для развлечения шевалье, заставила ее принести шитье и альбомы.