Цесаревич

— В следующем году, государыня, будут укреплены крепости, которые ранее были турецкими. Христофор Антонович Миних уже вовсю работает, для этого все подготовлено, — на упоминании о Минихе Бестужева покоробило, но он сдержался. — Мы можем оттянуться к Рымнику, Измаилу, создать заставы на Дунае и держать там в двое меньше войск, чем нынче. Наш флот берет господство в Черном море, почему и следует настаивать на этом в соглашении, и османы лишаются возможности быстрого наступления. Так мы сможем обороняться и год и два, без большого ущерба для казны.

— Эво как! — произнесла Елизавета с непонятной интонацией.

— Я так понял, матушка, что мы добиваемся обозначенного соглашения? А коли турки не идут на сие, так нам и не нужен договор? — спросил Бестужев, внимательно изучая меня.

«Что, Алексей Петрович, думаешь, как быть? С кем заговор готовить?» — думал я, угадывая, что сейчас твориться в голове канцлера.

А там действительно какие-то мысли летали, уж больно многозначительный взгляд сканировал меня.

— Вот, тетушка, еще, — я достал из обшлага сюртука бумагу. — Это письмо, которое я хотел бы послать фаворитке Людовика.

— Что? — государыня фонтанировала эмоциями.

— Там достаточно намеков на то, что не стоит помогать Османской империи, — говорил я, а государыня уже читала.

— Вот, Алексей Петрович, тут и про твою Англию сказано, что выгонят они французов из Канады и Индии, если туда силы не направить, — государыня посмотрела на меня. — На что сие нам, России?

— У Англии в Северной Америке боле миллиона колонистов, они победят уже числом. В Индии французов все меньше, чем в Канаде. Коли Франция станет серебро расточать на колонии, то и туркам не станут помогать. А без европейской помощи, османы не смогут быстро стать сильными, — объяснил я свою позицию.

— Государь-цесаревич, Петр Федорович, чем же Вам так Англия не угодила — она наш верный торговый друг, — возмутился Бестужев.

— Алексей Петрович, коли дело в дружбе и торговле, то чем больше войн будет в океане за колонии, тем больше у Англии потребность станет в пеньке, лесе, смолы, кабы флот восстанавливать. И прибыток для России в том. И я не против Англии, я за Россию, — закончил я спич практически афоризмом.

— Отправляй сие письмо, Петр, крамолы в том нет, — сказала Елизавета и перевела разговор на светские темы, уже дружелюбно, даже по-родственному общаясь с Екатериной.

*………*………*

Петербург.

Ноябрь-январь 1749–1750 гг.

Практически весь ноябрь прошел в балах и семейных делах. Елизавета, которая не уставала веселиться и праздновать один повод за другим, старалась успеть нагуляться, да облагодетельствовать всех вокруг своими празднествами. Не прошло мимо царское благоволение и моего протеже. Петр Александрович Румянцев прибыл на краткосрочный отдых, а, скорее, получить свою порцию признания. В честь генерал-поручика состоялся прием, государыня даровала герою именную шпагу с бриллиантами, но не повысила в чине, так как становиться генерал-аншефом столь молодому генералу было слишком, о чем государыне и нашептали в ушко, да она и так это понимала. Тем не менее, полученное именное оружие, пятьдесят тысяч рублей и имение под Владимиром с пятисот душами — не то что неплохо, а как-то даже слишком. Это что Елизавета перекупает Румянцева? Боится, что я с ним чего-то крамольного свершу?

Если Петра Александровича осыпали серебром, то бригадир Капнист стал генерал-майором, как и Петр Семенович Салтыков вырос в чине до самого генерал-фельдмаршала, получил орден Александра Невского. Что интересно, не поинтересовавшись моим мнением, по крайней мере, как командира или начальника в Военной коллегии, Степан Апраксин также стал генерал-фельдмаршалом, при том, что отправился в действующую армию он только тогда, как эта армия практически прекратила действовать. Протекция канцлера многого стоит для Апраксина.

Только отгремел триумф армии, как прибыл в Петербург адмирал Михаил Михайлович Голицын. В честь побед русского флота был вновь двухдневный праздник, на который Голицын прибыл адмиралом, а по окончанию празднеств, стал генерал-адмиралом.

У меня тогда появились бумаги, по действию русского флота, с которыми я только вскользь ознакомился. Однако, и того было достаточно, чтобы выругаться на глупость Бредаля, что и сам решил покончить с собой и людей в эту авантюрную атаку повел. Понял я и то, что главная заслуга Михаила Михайловича Голицына в управлении флотом заключалась в том, что он этим флотом не управлял, довольствуясь ролью «свадебного» генерала.

Между тем, меня не покоробило, что глава Адмиралтейств-коллегии получил высший флотский чин генерал-адмирала. После разговоров с Голицыным я понял, что он хороший администратор, намного лучше, чем флотоводец, поэтому программе реорганизации системы работы Адмиралтейств-коллегии быть.