Цепи грешника

Если бы я использовал барабан, врагов скорей всего убило бы, или сильно покалечило, но и выигранного времени хватало с избытком. Когда Барвэлл схватился за флейту и принялся играть, туман развеялся, открыв взору ангелов. Их броня покрылась ржавчиной и сколами, подвергнувшись страшной коррозии. Наплечники едва не рассыпались, а нагрудники напоминали старые дуршлаги. Шлем у одного из берсерков развалился, и я увидел искаженное болью старческое лицо, да седые редевшие волосы.

Берсерк был вне себя от злобы, глаза его налились кровью. Очень больно постареть за считанные секунды, хотя старость их организмам была не свойственна. «Черный туман», когда я только стал изучать его пару лет назад и мог призвать лишь в маломощной форме, ускорял время для всего, что попадало в зону поражения.

— Уродец! Убью-ю-ю-ю! — берсерк бросился на меня, взмахнул мечом, и клинок, оставив в воздухе стальной росчерк, просвистел над моей макушкой. Я чуть без скальпа не остался.

Если бы Барвэлл вовремя не наиграл мелодию заклинания «Дикобраз», то Маше впору было бы заказать мне деревянный гроб. Броня ангелов резко покрылась шипами вовнутрь, став своеобразной «Железной девой», саркофагом, усеянным внутри острыми гвоздями. Ангелы закричали, из стыков между листами брони брызнула кровь, и враги замертво грохнулись на пол.

«Дикобраз» работал гуманнее средневековой «Железной девы», и шипы пронзали мозг, чтобы жертва не мучилась. Странно для ангелов, но когда им надо было быстрее разделаться с врагом, они использовали заклинания для молниеносного убийства.

— Охренеть! — я едва сдерживал эмоции от удивления. — Вас же теперь убьют!

— Нет, — выдохнул Барвэлл, положив флейту на стол с таким видом, будто не товарища только что убил, а мешок с мусором в контейнер выбросил. — Гор действовал самовольно. И ангельские законы позволяют мне убить его в таком случае, значит так, — Барвэлл без стеснения, забыв об уважении к мертвым, уселся на мертвую тушу Гора, демонстративно поелозив задницей. — Подождите. Дайте насладиться…. Да. Тебе там самое место, Гор. Дохлым. Подо мной.

— Я думал, вы не садист, — осторожно заметил я.

— А где тут садизм? — ухмыльнулся Барвэлл. — Он мертв. Я убил его быстро. Хотя эта тварь заслуживала самых адских мучений, — лицо Барвэлла помрачнело. Не знал, что сделал Гор, но сложилось впечатление, что смерть ангел обрел по заслугам. — Я не просто так вам помогаю, — Барвэлл выдержал короткую паузу, и устремил задумчивый взгляд в пол. — После спуска с Небес я влюбился в смертную. Женщину из поселка Ашвиц, прекрасную Гвендлану. У нас родился сын, и она жила вместе с ним и братом, который выдавал себя за ее мужа, — Барвэлл рассказывал с грустью. История любви ангела и смертной казалась бредовой, но исходившие от Барвэлла эмоции было непросто подделать.

С чего он решил излить душу первым встречным?

Может потому что рассказывать некому. Находиться в тылу врага, и понимать, что ни в коем случае нельзя демонстрировать чуткость и способность любить. Тем более людей. Дается это так же тяжело, как необходимость в рамках общества вести себя по требованиям других, а не по собственным предпочтениям.

Проникнувшись к Барвэллу сочувствием, я решил дослушать историю до финала.

— Кто-то из деревенских заметил меня в Ашвице. И доложил Гору, — Барвэлл в сердцах стукнул Гора по наплечнику кулаком, и наплечник рассыпался на кусочки. — Этот урод лично сжег дом Гвендланы, а я был вынужден делать вид, что мне все равно. Она мне в глаза смотрела, плакала, но ни слова не проронила. Притворилась, что мы не знакомы. Ей было известно, что я помогал людям. Она не хотела, чтобы я ее защищал. И мне пришлось…. — Барвэлл побледнел, вспомнив что-то очень страшное. — Убить её, — он поднял на меня взгляд. И взгляд у него был такой, будто бы Барвэлл безмолвно спрашивал, заслуживал ли прощения. Ему стало до одури отвратительно от признания в содеянном. Отвращение я увидел у него в глазах. Лицо его оставалось гладким, но душа говорила: «Я ненавижу себя. Простишь ли ты меня, бескрылый ангел? Простишь ли?» Не передать, как грустно мне стало. В груди гнусно защемило, и захотелось утешить Барвэлла, но я не стал. Это была уже не история, а исповедь. — Я струсил. Струсил ее защитить. И теперь ненавижу себя за это. Мне стоило отдать жизнь.

— Вы не струсили, — вмешалась Маша, и с сочувствием положила руку Барвэллу на плечо. — Гвендлана знала, что вы помогаете людям. Она хотела, чтобы вы продолжили спасать жизни.

— Моего греха это не умоляет.

— Вы бы умерли, и не смогли бы помогать людям, — Маша без устали пыталась подбодрить Барвэлла. Она всегда была такой. Ее стремление поддерживать всех и во всем до Цивсау оставалось мне непонятным, но теперь ее душа стала более открытой и ясной.

Я же боялся эмпатии, и считал ее гадкой. Но не потому, что не хотел никого поддерживать, хотя раньше так и было, а потому, что не умел этого делать. Так же, как не умел делать комплименты. «У вас прекрасная прическа. Сами стриглись?» — вспомнилась фраза из фильма, дававшая мне отличную характеристику.