Цена предательства

— Первые пять минут было не очень хорошо, а потом я уже ничего не помню, а потом просто ужасно, когда очнулся и ты кричишь всякую ерунду! — Я покраснела.

Ну что ж, теперь я научилась понимать шкалу оценок ардорца. От его «все прекрасно» и «нормально» было немыслимо далеко до «не очень хорошо». Сколько же боли он испытал! Сколько там было, миль двадцать между нами…

Впервые я увидела ошейник подчинения в действии. Рем не имел серьезных телесных повреждений, за исключением небольшой раны на плече. Но вскоре мне стало очевидно, что двигаться дальше он пока не в состоянии, несмотря на то, что чувствовал он себя «совершенно прекрасно». После недельного плена в креландском лагере на огромном расстоянии от Госпожи, побега от наших «избавителей», сумасшедшего ночного забега по лесу со мной на руках, силы моего раба закончились. Я очень сомневалась, что он был в состоянии сдвинуться с места, даже если бы смог подняться с земли. Он походил на мертвеца с этими слипшимися от грязи и пота седыми волосами и бледным, исхудавшим лицом. Мной было принято единоличное твердое решение, что я слишком слаба для путешествия и под ворчание абсолютно бодрого ардорца я сообщила, что не сдвинусь ни с места пока не отдохну и улеглась рядом с ним в доказательство своих слов.

— Хватит дергаться! Я приказываю тебе лечь рядом и заснуть наконец!

Не думаю, что у ардорца хватит сил бороться с приказом Госпожи. Он, возмущенный, улегся, обнял меня, грозно сопя, и тут же провалился в сон. В последующие два дня Рем много спал, но просыпался всякий раз, когда я шевелилась. Он был как компас, постоянно настроенный на свою Госпожу, даже в глубоком сне он бессознательно поворачивался в мою сторону, вздрагивая каждый раз когда я чуть отходила от него. В те редкие моменты, когда он бодрствовал, он лежал и смотрел на меня, словно черпая во мне силу. Разговаривали мы мало. Казалось, для исцеления для Рема достаточно было наших прикосновений, чем ближе я была к ардорцу тем лучше он себя чувствовал. Я приносила ему воду, гладила по лицу, кормила, обнимала. В первый же день я с восторгом обнаружила, что Рем, освободив меня, прихватил с собой мои вещи и сумки савааорцев. Мы стали счастливыми обладателями двух одеял, теплого пледа, мыла, сменной мужской одежды, плащей и сухой пищи. Из оружия у нас был длинный нож и меч Ромэла.

Все это время я не могла налюбоваться своим женихом. Что же я наделала? Что я наделала? Как я могла! Отдала, отреклась, уступила. Чуть не потеряла свое счастье, свою любовь. Только потеряв я узнала, что такое счастье, чем я на самом деле обладала. Пока имеешь не ощущаешь радости обладания, не ценишь свое счастье. Надо было подойти к самому краю пропасти, чтобы понять это. Свет не светит, когда светло. Он светит во тьме.

Четвертый день в лесу. Я лежу и смотрю на звездное небо, я вся поглощена чувством полного удовлетворения, целостности. Рядом заворочался Рем, обнаружил, что Госпожа находится слишком далеко, не просыпаясь, сгреб меня в охапку, закинул на меня ногу, зарылся носом в моих волосах, вздохнул удовлетворенно, забормотал что-то во сне, и от накрытых пледом кедровых ветвей, служивших нам постелью, поднялась волна густого древесного аромата. Его голая нога вылезла из-под одеяла, блеснул мифриловый браслет на щиколотке. Надо бы его накрыть, замерзнет. Зашевелилась, пытаясь накрыть ардорца, справилась. Я счастливо улыбнулась и погладила его по острой бледной скуле:

— М-м-м? — промычал он. — Хм-м-м.

Вздохнул, прижал меня покрепче и снова погрузился в сон.

Я чувствовала, что когда мы вместе, когда он прижимает меня к себе, ощущая мое тепло, усиливавшее его собственное, его сущность обновляется, он выздоравливает. Мои внутренние весы восстановили равновесие, я снова обрела свой якорь — все, что в моей жизни имело ценность находилось рядом.

С восторгом я нашла небольшой лесной прудик недалеко от места, где мы остановились. Почти вся поверхность небольшого водоема была подернута тонкой паутиной ряски, а в центре широкой полосой расположились нежные цветы розовых кувшинок. Берега пруда почти сплошь поросли густыми зарослям осоки и камыша, скрывая его от посторонних глаз. С изумлением я обнаружила, что вечерами поверхность пруда преображается. Она, будто по волшебству, начинает тускло мерцать тысячами маленьких зеленоватых огоньков. Мы проводим тут много времени. Это было так здорово искупаться, смыть с себя пот и грязь.

Вечер, я сижу, прислонившись к старому раскидистому дереву, голова Рема лежит у меня на коленях, мы на берегу нашего прудика, смотрим на волшебные огоньки. Я задумчиво перебираю волосы Рема.

— Я люблю твои волосы, Рем.

— Я люблю, когда ты прикасаешься к ним, — хрипло ответил он. — Зарываешься в них, делаешь все, что хочешь.

Создатели знают сколько времени прошло, пока мы просто лежали так, мои пальцы гуляли в густых белых волнах. До меня доносится довольное урчание ардорца.

Волосы у него отросли до плеч, и он обычно стягивал их на затылке и перевязывал кожаным ремешком, чтобы не лезли в лицо.