Цена ошибки

Сегодня она смотрела на Лазарева тревожно. Видимо, что-то явно не нравилось ей, чуткой и тонкой, в его настроении, скрывать которое профессор так и не научился.

— Что-то случилось, Игорь Васильич? — сдержанно справилась она, нежно и заботливо смахнув с его халата невидимую нитку или пушинку. Такой исконный, истинно женский способ подчеркнуть даже наедине, в чьей собственности отныне и вечно находится профессор…

Лазарев усмехнулся. Софья Петровна грациозно опустилась в кресло.

Полутемный кабинет мирно подремывал, приглашая к нему присоединиться. Мерно гудел кондиционер. Роскошная тишина…

Ве-роч-ка, подумал профессор. Три слога и вся жизнь…

— Какой Васильич, Соня? С ума-то не сходи… Нас никто не видит и не слышит. Да если бы даже видели и слышали… Все равно люди все знают. А молчат или сплетничают… Какая тебе разница?… Жить ради чужого мнения, с оглядкой на других?… Нет уж, только не это! Но зачем ты пустила ко мне в пятницу ту бабенку? На тебя не похоже. Чем это она тебя подкупила? Простотой взяла?

Самое забавное, что между ними никогда ничего не было. Хотя весь институт был уверен в адюльтере. Слово-то какое суровое… Не подступись…

Иногда Лазарев думал, что эта грань — грань между деловой преданностью и настоящей, восторженной любовью каждой секретарши к своему шефу — старательно размыта их собственными ручками. И всегда очень трудно понять, где заканчивается исполнительность и аккуратность и начинаются эмоции и страсти.

Игорь знал одного крошечного, тощенького, нервного академика, секретарша которого, гренадерша под два метра и весом прилично за сто, буквально благоговела перед боссом. Задница исполинши напоминала Лазареву прикроватную тумбу, ходила она гулкими шагами, грузно и широко, и всегда с готовностью бросалась мощной грудью на врагов академика и просто нежелательных посетителей. Академик жил за своей великаншей, как за Великой Китайской стеной в первые годы ее создания. Великанша неизменно заискивающе заглядывала в глаза своему хиленькому шефу с кривыми, как у рахитичного ребенка, ножками и коротенькими, слабыми ручками, усердно сутулила широкие плечи, не ела сутками, стараясь стать поменьше, поуже, потоньше, чтобы и в этом угодить своему идеалу. И угождала. Академик был без ума от своей Анечки…

Профессор фыркнул.

Софья Петровна виновато, смятенно потупилась, как-то странно дернувшись.

— Игорь… Мне показалось… Не знаю почему… Что это та самая…

Лазарев глухо рассмеялся:

— Та самая?… Ты безумная, Соня… Зачем я тебе все рассказал?… Послушай… А ты не знаешь, как мне ее найти?… Ту самую…

Секретарша подняла на него сосредоточенные глаза и заполошно всплеснула узкими ладошками.

После рождения сына Игорь решил посвятить жизнь ему и работе. И все. Ничего больше. Да ничего другого, в сущности, ему не требовалось.

Сазонов избрал себе совершенно иной жизненный путь.

Действительно талантливый уролог, но упорно зацикливающийся на мысли о деньгах, Гошка быстро начал работать налево и неплохо зарабатывать. Сазонов освоил массаж и с его помощью стал, как и обещал когда-то, возвращать несчастным мужикам, потерявшим свои мужские способности, умение очаровывать женщин своим пылом. От клиентов отбоя не было.

— А все стрессы проклятые, — посмеивался Гошка, щуря зеленые глаза. — Вон что с нашим братом делают! Прямо не встать, не лечь! А я вновь дарую мужикам их высокое достоинство.

— О-ля-ля… Разве их мужское достоинство заключается исключительно в этом? — как-то не выдержал Игорь.

— Да ладно тебе, праведник! Соображай мозгой! — махнул рукой Гошка. — Если бы не в этом, они не кидали бы за него такие бешеные деньги. Просто всё готовы отдать, последнее с себя снимут! Вон недавно один мужик — известный эстрадник, выступает с юморесками, вся страна его знает, по ящику часто вижу — мне новый карданный вал для машины достал. Это кроме платы. А ты все о своем. Чепуха! Тупизм!

Шурка сидела дома с сыном, но постоянно нудела о своей заброшенной скрипке. И выплакала-таки себе право вернуться в оркестр, а сына перепоручила заботам матери. С того самого момента жизнь Сазоновых пошла наперекосяк. Так считал Гошка. Игорь был убежден, что сломалась она намного раньше.

Шурка дома появлялась теперь поздно, а Гошка… Так безумно влюбленный в нее Сазонов уже давно начал походя отыскивать себе подменки и заменки. Он делал это так виртуозно и легко, словно забегал не к женщине — одной, другой, третьей, — а просто заходил в магазины по дороге домой. В ответ на упреки Игоря, которого стало раздражать поведение друга, Гошка, не видящий в своих отклонениях ничего ненормального, твердил:

— Я люблю Шурку! Ее одну! А все остальное, Гор, для поднятия тонуса. Иначе тоска заедает. Но Александра совсем сдурела! Она желает пиликать в своем оркестре на своей жалкой скрипочке за тысячу рублей в месяц. Идиотка! Зато общение у нее там… Сплошь интеллигенция! Музыканты! Композиторы! Одним словом, бомонд.

Сазонов опустился до того, что склонял медсестер к близости прямо в ординаторской, укладывал их на диване и даже на столе в перевязочной… И сально, плоско острил: