Целый осколок (СИ)

— Нет. Не вижу в этом смысла, мастер. Он оставил ее одну два года назад. В безвестности, без средств к существованию и с долгами. Вы в самом деле предполагаете, что что-то дрогнет в его зачерствевшей душе при ее муках? Да и позвольте вам напомнить, мастер, что эти отринувшие Господа нелюди, отрекаются от своих близких при посвящении в служение Совершенным.

— Так и от дочери он тогда тоже отрекся, так оно выходит.

— Да, отрекся. Только вот до конца ли?

Леонардо и мастер Черри одновременно посмотрели на исследуемого Ксандра. Полный боли и ненависти взгляд, вздутые синевой застоявшейся крови вены, потрескавшиеся от жара губы извиваются змеями, в горле что-то тщетно хрипит, наверное, обломки каких-то слов пытаются выползти разрубленными червями из его пересохшей гортани.

— Будьте добры, мастер, дайте ему воды. Полагаю, исследуемый Ксандр желает нам что-то сказать. Или сообщить.

Захлебывающийся кашель и шумные глотки небрежно вливаемой в рот воды из специального кувшина с длинным тонким носиком.

— Не-навижу… Твари! Бу-будьте вы прокляты, изуверы! Да сгорите вы в очищаемом пламени звери о двух ногах! Придет, придет время, и вы ответите! За все! Вы будете умолять о пощаде, скуля на коленях, но не будет вам пощады! А ты… Ты, чужой! Гореть тебе, гнить тебе в …

Ловко вставленный кляп заткнул извергающего проклятья арбалетчика. Леонардо недовольно поморщился:

— Не совсем то, что я ожидал услышать, но это тоже результат — исследуемый вполне бодр, в сознании и может говорить.

— Сарказм? — отец Родригес на мгновение отвлекся от перебирания бусин четок.

— Банальная констатация факта, отец Родригес.

— Ну-ну. Гм, чужой… А почему он вас назвал — чужой, брат министр?

— Возможно он хотел сказать, не чужой, а чуждый? Чуждый им, их ереси, их непримиримый противник?

В голове Леонардо трескучей шаровой молнией мелькнула нелепая, несуразная и абсолютно не его мысль-фраза-цитата: «Никогда Штирлиц не был так близок к провалу». Что за Штирлиц? К какому такому провалу он близок? Что это за несуразный бред?!

— Мастер Черри, выньте кляп у исследуемого. Исследуемый Ксандр, что вы говорили про чужого, обращаясь к нашему брату министру?

Но арбалетчика молчал и только обжигал явно ощущаемой ненавистью членов малого трибунала. А затем вновь и опять распахнулась дверь в допросную, и старший конвоя оглушая басом доложил:

— Господа малый трибунал! Задержанные Паккета и Сюззи доставлены!

Отец Родригес обернулся, скрутившись телом в живой винт, разрешающе махнул рукой:

— Наконец-то! Давайте, сержант, заводите их!

Живой винт раскрутился обратно:

— Брат Леонардо — вы говорите, что делать мастеру Черри. Брат Олонсон, извольте проснуться! — из-за горного хребта бумаг раздалось «Хр-ра! Ох!» — Мэйстер Фавом вы будете присутствовать при допросе согласно измененной процедуре?

— Нет, отец Родригес. В присутствии Тайного представителя Третьего отдела и министра наказаний мое нахождение тут бессмысленно. И напомню — я мирянин, что не позволяет мне вмешиваться во внутренние дела Церкви. С вашего позволения я удаляюсь.

В глазах мэйстера Фавома явно читалось, что он очень хотел бы остаться и вмешаться, но… А в глазах отца Родригеса высвечивалось яркими буквами алмазной твердости утверждение: «Брезгуешь! Замараться боишься! И просто боишься!».

— Не задерживаю вас, мэйстер Фавом. Брат Олонсон отметьте в протоколе, что старший секретарь приората мэйстер Фавом, воспользовавшись своим мирским статусом покидает заседание малого трибунала и данное дело отныне является не открытым для мира, а внутренним делом Церкви.

Брат Олонсон качнул выбритой тонзурой в знак того, что им услышано и вновь скрылся в бумажном море как хищная U-501 выкрашенная в белый цвет для в Антарктике. Леонардо внимательно осмотрел приведенных караулом.

Перепуганная невысокая женщина, густо черноволосая, с тонкими чертами смуглого лица — в роду ее были мавританцы? — со страхом и мольбой переводила взгляд с одного святого отца на другого, заламывала не скованные руки и прикусывала ровными здоровыми зубами трясущуюся губу. По щекам ее бесконечно текли слезы, торя извилистые дорожки на испуганном лице. Рядом, сжатым комочком, до побелевших суставов вцепившись в платье матери, застыла девочка лет десяти-одиннадцати. Трудно определить точно — худая, явно недоедающая, забитая. Потерянный взгляд уткнувшийся в пол, прерывистое дыхание. Ребенок ничего не понимал — зачем он здесь, кто все эти люди и что они хотят от них с мамой, но был переполнен до краев ужасом неизвестности. Вот-вот капнет крайняя капля и тельце ребенка обмякнет, прячась в спасительной пустоте обморока.

Взгляд женщины, безумно перескакивающий с лиц отцов-инквизиторов на стены допросной, столы с бумагами, устрашающие устройства и холодно изливающие из себя блеск стали инструменты мастера Черри наткнулся на висящего на ремнях арбалетчика и застыл, окаменел:

— Ксандр? Это ты, Ксандр? Ксандр!

Головка ребенка чуть приподнялась на звук голоса матери, взгляд из исподлобья, влажный блеск глаз напуганного звереныша:

— Папа? Милый папочка?