Целитель #11

— А почему? — Ядзя вытаращила синие глазищи, став похожей на киношную блондинку, глупенькую очаровашку.

— Докладывать будет некому!

Губастый чернокожий водила осклабился, завидев беременную красотку, и даже усадил ее в кабину. Остальных двое рейнджеров загнали в кузов под тент, а сами уселись с краю, лениво болтая между собой. На нас — ноль внимания. Гражданские же…

А я все поглядывал — мельком, искоса — на оставленный «Ил», и мысленно подгонял черномазого шоферюгу — техники в оливково-зеленой униформе и в бейсболках, еще не популярных, уже деловито осматривали наш «танчик»… Стоит им вдавить любую клавишу на пульте –программа запустится и…

809-й зарычал, трогаясь. Я облегченно выдохнул, и сказал, не поворачиваясь к Рустаму:

— Начнется салют — снимайте эту парочку.

— Понял, — обронил Рахимов, глядя вдаль.

— Девчонки… — вытолкнул я, почти не шевеля губами. — На «Ил» лучше не смотрите. Зажмурьтесь!

«Салют» грянул, стоило нам отъехать метров за двести. Засверкали ослепительные ярко-фиолетовые вспышки, складываясь в чудовищный сполох, высвечивая и джип с чином, и горстку пыжившихся казахов, и толпу «Джи-Ай», усердно перемалывавших жвачку. А в следующее мгновенье всех их смел белый пламень, как кегли разбрасывая обгорелые тела. Страйк.

Основную долю излучения погасил фюзеляж — он выдулся пузырями и лопнул — запорхали лоскутья размягченного дюраля, закувыркался киль. Вспучились отломленные крылья, огненными клубами пыхнул керосин, окатывая ближние «Фантомы».

Один удар сердца, один миг нещадного горенья, и «семьдесят шестой» развалился, а исковерканный танк, раскаленный докрасна, тяжко сполз на бетон по дымящимся останкам самолета.

Пока я моргал, словив «зайчиков», спецназовцы сняли рейнджеров, перебив обоим горла закаленными ребрами ладоней. А тут и грузовик затормозил, прямо как по заказу.

Спрыгнув на бетонные плиты, я столкнулся с афро-водилой. Посерев от ужаса, тот трясся, глядя на унимавшийся позади Армагеддончик. Меня негр, похоже, принял за демона из страшилок вуду — вскрикнул, выхватил «кольт»…

Опередив «кразиста», я врезал ему по черной морде, но не рассчитал сверхскорость — раскрошил челюсть и переломал шейные позвонки. Взял из воздуха падавший пистолет, сунул за пояс, прыгнул за руль…

— Привет! — выдохнул я, улыбаясь пассажирке.

— Ага, — невпопад ответила Рита.

— Миша, гони в горы! — крикнула Марина, перевешиваясь через борт. — Курды помогут, они Ершова уважают! На восток, по шоссе! Потом свернем!

— Держитесь там!

— Держимся!

— И бдите!

Я кинул взгляд на приборы. Солярки хватает…

— Всё будет хорошо, Мишечка… — выговорила пассажирка. Голос ее подрагивал. — Слышишь?

— Слышу, маленькая.

Разогнать тяжелую машину непросто, зато и остановить — проблема… По всей базе метался персонал, бегала солдатня, с воем носились пожарные машины. Еще один армейский грузовик, мчавшийся к хлипким воротам из металлической сетки, не привлек подозрительных взглядов.

М-809 высадил створку будто мимоходом, та лишь ржаво взвизгнула, ломаясь и царапая бампер. Кто-то шарахнулся на КПП, и под колеса лег асфальт, уводивший на северо-восток, туда, где синела пильчатая линия гор.

— Всё будет хорошо… — твердила Рита заветную мантру, и я мотнул головой, словно отбрасывая сомнения.

Тот же день, раньше

Инджирлик, Сарычам

Рехаваму Алону даже не пришлось маскироваться — пожилой еврей выглядел, как всякий престарелый турок. Да и кому еще придет в голову прогуливаться под пальмами в черной паре и в шляпе того же траурного цвета? Только старперу…

Правда, пришлось повозиться, чтобы арендовать ресторанчик на главной улице, но оно того стоило — весь этот район рядом с авиабазой не зря прозвали «Маленькой Америкой». Офицеры из Штатов снимали здесь дома, отоваривались, вместе с рядовыми, в местных магазинчиках, закупались сувенирами и прочим ширпотребом. А где янки развеяться, пропустить стаканчик-другой? И вечерами в Инджирлике громко звучала английская речь — даже резвые турецкие зазывалы покрикивали: «Кам он, кам он!»

Алон горделиво усмехнулся, высмотрев свеженамалеванную вывеску — «Saloon Bon-Ton». Они даже распашные дверки навесили у входа — «крылья летучей мыши» называются. И стилизация под ковбойское питейное заведение сработала — американцы повалили на звуки расстроенного фортепиано.

Ариэль Кахлон в стетсоне перебирал аккорды, неумело, но со старанием, а на стене висела знаменитая табличка: «Не стреляйте в пианиста, он играет, как может». Чем не вестерн?

Полковник взял на себя закупку съестного и горячительного, а в ролях поваров, барменов и официантов выступали его «гвардейцы». Давняя примета: белые господа не замечают прислугу. Они могут обсуждать при них важные, подчас секретные вещи, как будто у тех нет глаз и ушей…