ЦДЛ

– А сколько на наших? – спрашивает Бах. – Не пора ли обедать?

И мы отложили русскоязычную прессу, сплошь авангардную, если верить названиям: «Новости», «Новейшие новости», «Вот так новость!», «Новое Русское Слово», «Новости Зарубежья», «Новый Свет», «В Новом Свете», «Новый меридиан», «Новый Курьер», «Новое Время», «Новый Журнал», «Новая Газета», «Новая интересная газета», «Новый Американец». Одна только «Русская Мысль» – не новая. Да и «Новый Американец» – как цветок, пересаженный из одной проруби в другую. И кого он удовлетворяет – за кого он – за Демократическую партию или Республиканскую? – не поймешь. А теперь это уже два цветка – они уже разделились – на «Новый» и «Американец».

– Между прочим, вчера открываю газету и в скорбном листке, где обычно мертвые душечки, читаю о рождении еще двух новых газет, – говорит Бах.

– Это которые «Ваша газета, ну и делайте ее сами»? – спросил Лоуренс Кусачкин с подозрительно круглой женой. Когда-то Валера, отныне он все русское «завязал» и бороду отрастил по просьбе жены, а то за сына ее принимают, к тому же иностранного.

– Наш Федул опять кому-то вдул, – заметил Ефеня, – а ведь кричал: «Я сам – ребенок!»

– Не Федул, а Лоуренс, сколько раз говорить? И не вдул, а совершил адюльтер. Нет, с русскими невозможно общаться…

Но остался стоять. Куда ему деться? Здесь любой день недели – среда. И когда говорят «среда заела», имеют в виду не столько общество, сколько время. В России мы обычно недоумевали: «Пьем, пьем, а все четверг».

– Честное слово (новое русское), если мы уехали из России той, то почему бы нам не сбежать и от этой? Не пора ли и нам англосаксами стать? – спрашиваю Баха.

– А там еще хуже, – отвечает Бах.

– А может, все же есть резон стать англосаксами и быть англосаксонистее их самих, а то, получается, мы совершили сразу две ошибки: первую, что эмигрировали, и вторую, что эмигрировали не туда. Кстати, ты не знаешь, почему коровы всех стран и народов не эмигрируют в Индию, ведь там они неприкосновенны, но они предпочитают отечественные бойни месту святому и безопасному. Точь-в-точь как все подтоталитарные интеллектуалы, что могли бы эмигрировать в мир свободный, пока он свободен еще, но большинство из них все же предпочитает никуда не уезжать. Может, в отличие от коров, они боятся попасть на бойню, где их уже не будут доить, а попросту прихлопнут за измену, и даже не родине, так охраняющей их стойло, а привычному образу их скотской жизни? «И с какой это стати вы вдруг вздумали менять свою жизнь? – спросят их пастухи, а также кухарки, которые у власти. – Млекопитались-млекопитались и нате вам – потянуло жить без в хвост и в гриву, а также откинуть копыта?! Что, мы мало вам рога обламывали?»

– Старик, у них перед глазами стоит наш пример.

– А меня вчера чуть не линчевали, – сообщила Юля Гном.

– За что? – поинтересовались мы хором, отчего окончательно облупились стены, нас окружавшие.

– Стою в сабвее и как всегда читаю «Новое Русское Слово». И вдруг кто-то с остервенением вырывает из моих рук газету и что-то кричит. И, что удивительно, обычно ко всему безразличные и всегда молчащие пассажиры его поддержали и тоже стали что-то кричать про мою агрессивность. Кстати, какой у нас сейчас кризис – афганский или польский? Куда мы, черт бы нас побрал, снова вторглись?!

– Надо же, дома не бегал по редакциям с высунутым красным русским своим языком, а здесь – как мальчишка-посыльный, правда собственных рукописей, – говорит почтенный литератор (хоть убейте, не помню фамилию). – На чаевые живу, гонорары ведь здесь – что в московском туалете чаевые. Сам давал больше, чем здесь получаю…

– А почему это ты не печатаешься, дорогой? – спрашивает меня Бах. – Ты же у нас профессионал…

– Вот именно поэтому, – отвечаю.

– А что делать? – продолжает все тот же почтенный литератор. – Приходишь в одну русскую редакцию, а там сидят в пейсах и ермолках. Приходишь в другую русскую редакцию, а там сидят в ермолках и пейсах. Заходишь в третью русскую редакцию, а она вообще не русская. А если русская, то не приведи бог. С дегтем сидят наготове. Ждут погрома. Ну мракобес на мракобесе. Думал, с трапа схожу в будущее, а приехал по меньшей мере лет на сто шестьдесят назад…