Царство льда

В результате Томат привел их к себе домой, в крошечную деревушку Малая Буор-Хая, в которой было больше могильных крестов, чем живых людей. Несколько ночей американцы провели в юртообразной постройке, которая, по словам Мелвилла, была «удивительно грязной» и «воняла старой рыбой и костями». «И все же, – вспоминал Мелвилл, – мы были рады такому комфортному дому, ведь ночью разразилась ужасная метель».

Из Малой Буор-Хаи отряд Мелвилла пошел вверх по «извивающейся змейкой реке», постоянно натыкаясь на свежий лед, который быстро формировался на поверхности. 25 сентября моряки достигли группы хижин, известной под названием Арху. Еще четыре дня спустя они добрались до поселения Зимовьелях, стоящего на болотистом острове посреди реки. В Зимовьеляхе проживало около тридцати эвенков и несколько якутов – это было первое место на пути моряков, которое можно было назвать деревней.

Мелвилл хотел сразу же отправиться в Булун, но они добрались до Зимовьеляха в самом начале зимы – слишком поздно для дальнейшего плавания и слишком рано для безопасного передвижения по льду. Стоял переходный период от судоходства к езде на нартах. Мычанием и жестами жители деревни объяснили, что идти в Булун слишком опасно, пока река не встанет под лед.

Хотя Мелвилл настаивал, чтобы в Булун отвезли хотя бы его одного, он не смог найти проводника, готового отправиться в такое рискованное путешествие. Идти без проводника, по мнению Мелвилла, было равносильно самоубийству – в этом, как он выразился, чувствовалось «фальшивое геройство». В Зимовьеляхе не хватало собак для упряжки; те немногие, что попались на глаза Мелвиллу, были «жалкими, беспородными шавками». Моряки Мелвилла были не в состоянии продолжать путь. «Я взглянул на своих людей – слабые, голодные, с ввалившимися глазами, – писал Мелвилл. – Смотря на осунувшиеся лица, истрепанную одежду и искалеченные ноги, я понял, что риск слишком высок».

В итоге они вытащили вельбот из воды, поставили его в недосягаемости для льда и обосновались на краю деревни в нескольких балаганах – пирамидальных деревянных постройках с земляной крышей. Полы балаганов были устланы шкурами, а в окнах вместо стекол стояли ледяные пластины. Ждать нужно было две-три недели, а может, и больше. Вынужденная задержка сводила всех с ума – «бездействие было хуже смерти в дороге», как выразился Мелвилл, – но выбора у них не было. Они застряли на острове посреди Лены, пока вокруг медленно становился лед. Не имея возможности связаться с внешним миром, они считали, что больше с «Жаннетты» никто не выжил.

Их заточение в Зимовьеляхе в итоге пошло им на пользу, поскольку весь отряд Мелвилла отчаянно нуждался в отдыхе. Обитатели деревни, похоже, понимали это лучше самого Мелвилла и окружили замерзших гостей невероятной заботой. Женщины проявляли особенную чуткость: «Они осматривали наши обмороженные руки и ноги, сочувственно качали головами и даже плакали от нашей боли», – замечал Мелвилл. Полуслепой Даненхауэр написал: «Местные женщины всегда были очень добры, хотя и уродливы». Жители деревни понятия не имели, что это за чужаки, из какой страны они прибыли и как оказались в этой части света. Некоторые, похоже, полагали, что они выбрались изо льда. И все же обитатели Зимовьеляха всегда отводили команде вельбота почетное место в своих задымленных и теплых балаганах и делились с моряками всем, что у них было.

А было у них не так уж много. Эти бедняки готовились встретить зиму – их диета была так скупа на витамины и минералы, что многих поражала слепота. Но, по свидетельству Мелвилла, они все равно каждый день выделяли морякам по четыре крупные рыбины и «чуточку протухшего оленьего жира, поджаренного на грязной сковороде, полной оленьей шерсти». Из этого моряки варили «долгий суп» – иначе говоря, разбавляли речной водой рыбное и мясное рагу, чтобы питаться им дольше.

Кроме того, каждый день эвенки выделяли американцам по три-четыре гуся. С гусями у моряков возникала проблема, поскольку местные жители предпочитали есть гнилое мясо: они убивали гусей в период линьки и на весь остаток лета подвешивали тушки целиком возле своих хижин, даже не вынимая внутренностей. К осени гуси, по словам некоторых моряков, становились «довольно протухшими». Мелвилл писал: «Гуси были… старыми и вонючими; когда мы подвешивали их, потроха сами вываливались на пол». Это было чересчур даже для моряков, которые привыкли есть что угодно.