Царский угодник

«17.07.1914 г. Тучи все больше угрожают Должен ради защиты открыто готовиться Сильно страдает». Подписи под этим образцом почтово-делового стиля также не было. Лапшинская сложила телеграммы в стопку и упаковала в папку в красными шелковыми завязками, она умела, в отличие от других женщин, не интересоваться, почему царица не подписывает своих телеграмм и кто такие Росинька, Душка, Муня, Хохлушка, также отбившие Распутину в Тюмень свои личные послания. Может быть, кто-то из них был Эвелиной, а кто-то женой крупного российского геолога Лебедева? Впрочем, кто такая Муня, Лапшинская знала.

Распутин затих на кровати, лицо его обвяло, рот ввалился, словно «старцу» выбили зубы; из глотки вырывалось глубокое задавленное сипение – похоже, он заснул. Лапшинская продолжала неподвижно сидеть около постели.

Сиплый хрип, вырвавшийся из груди Распутина, прошиб ее насквозь – Лашпинскую словно бы кто-то ударил током.

– Господи, спаси и помилуй!.. Господи, спаси и помилуй! – невнятно зашептала она.

Распутин открыл глаза и, одолевая хрип, произнес сквозь сжатые зубы:

– Ты чего, Ангелин, мелешь?

– Молюсь за вас, Григорий Ефимович.

– Молись, молись, – просипел Распутин, – худа от этого не будет. Интересно, получил папаша мою телеграмму?

Ангелина неопределенно приподняла плечи. Распутин вздохнул: иногда приходя в себя, корчась от боли и выискивая в жаркой красной мгле, стоявшей перед ним, светлые промельки, розовину, он думал о войне с Германией, напрягался, силился отодвинуть ее от себя, но эти попытки были тщетны; когда Распутин почувствовал себя получше, то тщательно продумал и сочинил две телеграммы. Отправил их в Питер царю. Смысл телеграмм был один: «Не затевать войны».

Но слишком далеко Распутин был от российской столицы, на этом расстоянии он не мог повлиять на Николая Второго. Царь находился под другим влиянием – великого князя Николая Николаевича, давнего недруга Распутина.

Великий князь убедил царя в том, что война будет короткой и легкой, Германия рухнет, словно большая куча мусора, едва на нее наедет своими тяжелыми колесами российская телега. Государь поверил Николаю Николаевичу, и когда к нему пришли телеграммы Распутина, вначале одна, потом другая – разница в их отправке была настолько ничтожной, что казалось: Распутин отправил их с интервалом всего в несколько минут, – царь разорвал их и Распутину на телеграммы не ответил.

«Старец» об этом не знал, мрачный, чувствовавший что-то недоброе, он продолжал лежать в Тюмени, силой собственного внушения, уговорами, невнятным мычаньем глушил в себе боль и удивлялся, когда это получалось: на других его внушение и наговоры действовали, на самого себя – нет.

– Значит, война… уже идет? – открыл блестящие воспаленные глаза Распутин; он словно бы на что-то надеялся.

– Идет, – подтвердила Лапшинская.

– Вовсю, значит? Вот цыцка в цыцку! Русского мужичка им не жалко, значит. – Распутин вздохнул. – Кровь понапрасну прольется! Германское железо нам не одолеть. Эх, не смог я… – Распутин горестно вздохнул.

Он твердо верил в то, что смог бы отвести войну в сторону, взять ее, как медведя, на рогатину, отговорить царя от мобилизации, совершить несовершимое: примирить Стр. 196…примирить… с Саблером> Пуришкевича с Вырубовой, Гермогена с Саблером, монархистов с кадетами – черт их разберет, все эти партии с их программами, воплями и желанием завоевать власть, примирить силы небесные с силами подземными, огонь с водою, воздух с землей, он сможет сделать то, что до него не делал никто, – и если бы сделал, то не было бы войны! Но война началась.

– Вляпались! – скрипуче вздохнул Распутин – у него внутри что-то захлюпало, зашамкало. Кости противно скрипели даже при малом движении – видать, подступала к Распутину старость.

Один большой писатель отметил в своем сочинении: «В комнату вошел старик сорока трех дет», а Распутин свои сорок три уже оставил позади.

– Ох, вляпались! – снова вздохнул он, прислушался к внутреннему хлюпанью, к скрипу. – Нескоро развяжем этот узел – веревка не та, не верткая! – Он посмотрел на поджавшуюся, обратившуюся в нахохленную ворону Лапшинскую. – И за какие это грехи нас наказал Господь Бог, а, Ангелин? Чего молчишь? – Ангелина не успела заговорить, Распутин сделал ей жест рукой, требуя, чтобы она молчала. – Все, Ангелин, – сказал он, – пора мне подниматься с постели. Хватит болеть!

– Рано еще, Григорий Ефимович!

– Пора, – сказал он строго, – належался на десять лет вперед. Но… – Он вздохнул, пожевал губами. – Чувствую я, Ангелина, что смерть моя не за горами. Придется благословение просить. У кого – не знаю.