Царская сабля

Пустынные утренние улицы позволяли Басарге лететь через Москву галопом, ничего не опасаясь и никого не объезжая. Вскинутая над головой царская подорожная и лихой разбойничий посвист заставляли редких прохожих шарахаться к стенам, а всадников – уступать дорогу. Привратная стража заметила его тоже издалека, торопливо скинула засовы, толкнула наружу окованные стальными листами воротины – и боярский сын оказался на тракте, во весь опор проносясь мимо слободских дворов и церквей.

Где-то через час такой напряженной скачки лошадь начала хрипеть, из-под ремней упряжи поползла розовая пена, но впереди уже показался первый дорожный ям, ожидающий почтальонов с распахнутыми воротами.

– Коня!!! – влетел на двор Басарга, спрыгнул с седла, сунул подорожную выскочившему смотрителю, собрал с перил выпавший иней, отер лицо, схватил отмеченную новой печатью грамоту, запрыгнул в седло свежего скакуна, решительно ткнул пятками ему в бока: «Пошел!»

И опять – стремительный полет на невероятной скорости длиною в двадцать верст, хрип уставшей лошади, розовая пена под седлом, новый ям, распахнутые ворота:

– Коня!!!

Новая печать – и новый полет вперед.

На бешеной скорости ямской гонки уже около полудня Басарга миновал Калязин, незадолго до сумерек промчался через Красный Холм, в сгущающейся ночи, отринув предложение отдохнуть, сменил скакуна в Устюжне и рванул дальше, по зимнику на Андогский стан[26]. С неба за его стремительной скачкой с интересом наблюдал сквозь дымку облаков полумесяц, но для того, чтобы разглядеть сверкающую снежной изморозью и обвалованную сугробами дорогу, хватало и этого слабого света.

Еще ям. Другой, третий… Пятый… Басарга уже потерял счет времени, когда зимник наконец-то вывел его к Шексне. По звонкому и гладкому льду гонец повернул на север, высекая шипастыми подковами белесую колючую крупку. Незадолго до рассвета дорога стала снова и снова раздваиваться, но боярский сын, совсем еще недавно собиравший здесь монастырские подати, нужного россоха не пропустил. Около Звоза он повернул вправо, в считаные минуты промчался через замерзшее болото, вырвался на простор Сиверского озера, торопя полузагнанную лошадь в сторону подсвеченных утренним солнцем золотых церковных куполов.

Еще до заутрени он спешился возле Рыбных ворот, застучал кулаком в створку, сунул в нос выглянувшему в окошко сонному привратнику подорожную, заорал:

– Епископа Даниила зови! Быстро, быстро, быстро!!!

Монастырский ярыга, отворив калитку, побежал через двор обители к жилым палатам. Басарга, морщась от боли в затекших ногах, зашагал следом. Над головой, приветствуя гостя, внезапно ударил колокол.

Даниила гонец застал в дверях кельи, вытянул из-за пазухи письмо, выдохнул:

– Князь велел поспешать. Каждый час на счету!

– Проходи, – посторонился монах и указал на свою уже застеленную постель. – Ложись пока.

– Князь Воротынский торопит! – упрямо повторил Басарга.

– Дай хоть прочитать! – сдернул ленту со свитка епископ. – А сам пока отдохни. Всю ночь ведь мчался? Ложись. Как понадобишься, разбужу.

– Токмо зря времени не теряй, – предупредил боярский сын и, позволяя расслабиться уставшему телу, растянулся во весь рост на коричневом шерстяном одеяле.

– Вставай, – толкнул его монах, едва гонец закрыл глаза.

– Не так что-то, отче? – приподнялся на локтях Басарга.

– Поешь, – указал на стол Даниил. – Собрались мы. Последний молебен отстоим – и выходим.

– Не хочется.

– Это у тебя от усталости. Поесть надобно, ужин не скоро.

– Обед? – осторожно уточнил юный воин.

– Обед ты проспал. Поднимайся.

Басарга послушно подсел к столу, взялся за крупный кусок судачьей спины, залитой каким-то пряным соусом, густым и прозрачным. Через силу он положил в рот небольшой кусочек – и тут его желудок словно проснулся вслед за хозяином, потребовав еще и еще. Боярин быстро умял все угощение, запил жидким, чуть сладковатым сытом, а потом съел и весь ломоть хлеба, на котором лежало угощение, стряхнув рыбные косточки в ладонь. Вышел за дверь, отбросил мусор в подтаявшую на свету снежную кучу.

Во дворе стояли три десятка скакунов – половина оседланные, половина нет. Среди прочих выделялась совершенно белая, тонконогая туркестанская кобылка, прикрытая дорогой вышитой попоной, а поверх нее – еще и алым бархатным покрывалом. Под перезвон колоколов из храма Архангела Гавриила монахи длинной процессией вынесли вышитую чересседельную сумку: сама суконная, зеленая, края обшиты парчой и украшены золотыми кистями, по закрывающему содержимое клапану шло шитье из золота в виде крестов, полумесяцев и какой-то вязи, напоминающей арабскую.

На вытянутых руках епископ Даниил осторожно опустил это сокровище на спину кобылки, двое молчальников споро закрепили сумку ремнями под брюхом лошади.