Царь Живых

Дело происходило на Ваниной квартире. Полухин последнее время здесь и жил, не казал носа в свою общагу. Наташа, сокращённая-таки из поликлиники и плотно наблюдавшая за Славой днём, первые две ночи переночевала у родителей, затем спросила разрешения у Вани — и переехала с сумкой. Не насовсем, понятно, — пока не завершится история с Наей и укушенным ею Полухиным… Родители Булатовы для виду поворчали о темпора-моресах, втайне радуясь — уж пора, пора дочурке, хотя бы так для начала, а там, глядишь, и до загса дойдёт, и до внуков, и… Они мельком видели Ваню, подъехавшего за Наташкой и её сумкой, — и не поверили, что перед ними брачный или иной аферист, заманивающий в сети порока и преступления доверчивых двадцатитрехлетних стоматологов…

А в остальном они были вполне современные предки и не шарахались от добрачного секса, как Новодворская от портрета Сталина…

Нет. Нехорошо сказано. Для Вечности писать надо, а кто там, в Вечности, вспомнит эту самую… Попробуем иначе.

Наташины родители искренне, но ошибочно радовались за неё, не совсем верно оценив отношения своей дочери с Ваней Сориным. Да и вообще они были вполне современные люди и не шарахались от добрачного секса, как чёрт от портрета Новодворской…

М-да, бывает… Клинический случай ошибок по Фрейду. Сами виноваты, сколько можно крутить мадам Валерию по ящику. Нашли топ-модель…

Ладно, скажем коротко, по-военному:

Родители всё поняли.

Не поняв ничего.

Отпустили Наташу.

Жить у Вани.

Новодворскую — отставить!

Наташка в отчаянии рухнула на стул. Всё было напрасно. Желудок Славика не желал принимать ничего. Одновременно пациент жаловался на жесточайший, сводящий с ума голод — и требовал немедленно эти муки облегчить. Ситуация…

Диетологом, равно как и гастрологом, Наташа не была — и воспоминания об этих проскоченных галопом по Европам на первом курсе дисциплинах было самое смутное. Но обращаться к светилам упомянутых наук желания не возникало. Наташа и без светил догадывалась, какое кушанье скорее всего может умерить страдания Полухина, на свою беду отыскавшего в подвале девушку с разметавшимися по сырой земле волосами…

Слава жалобно стонал, скрючившись на диванчике, — голодные рези в желудке крепчали… Вид у пациента был безобидно-жалкий, но Наташа прекрасно помнила субботнее утро, трупно-пустые глаза Полухина, его мёртвую поступь и дверь… В щепки рассроченную надёжную дверь.

Что делать, она не знала.

Премоляры, да и прочие его зубы Наташа осматривала три раза в сутки. Пока никаких изменений, лишь один запущенный кариес… Но этот голод… Началось всё неожиданно, час назад… Любую еду желудок отвергал мгновенно… У нормальных людей Чувство голода при рвоте исчезает напрочь и надолго… У нормальных… Полухин сквозь стоны твердил, что умрёт, если немедленно, сию минуту, чем-нибудь не подкрепится.

Мобильник Вани оказался отключён.

Можно было не играть с собой в наивные прятки. И не делать вид, что всё дело в её далёкой от гастрологии специализации. Стоило сказать себе прямо и честно: Славке нужна кровь. И скорее всего…

Человеческая кровь.

Она с тоской подумала: сколько же ему хватит, чтобы хоть приглушить эти муки? И с тоской посмотрела на запястья…

На свои запястья.

Казалось, девушка крепко спала.

Спала мёртвым, неподвижным сном — лишь внимательно приглядевшись, можно было заметить, как грудь её легко, едва заметно поднималась-опускалась. Но способных вглядеться и заметить рядом не было, да и процесс с дыханием не имел ничего общего, кроме самых внешних, первичных, признаков…

Сердце не билось — перистальтика сосудов обеспечивала крайне вялый ток по ним крови… Впрочем, кровью сию способную ужаснуть любого гематолога субстанцию назвать было трудно. И функции у псевдокрови были другие. Как и у лимфы, тоже весьма отличающейся от аналогичной жидкости живого человека… Печень, мутировавшая, увеличенная почти втрое, была главным центром, главным средоточием, главным движущим механизмом этой системы квазижизни…

Казалось, девушка крепко спала.

Но сны не видела…

Длинные чёрные волосы разметались по чёрной земле — и были гораздо чернее. Шея казалась на этом фоне белоснежной, принадлежащей не живому существу, но мраморной статуе — ни пятнышка, ни родинки. След любовной игры — круглый отпечаток перешедшего в лёгкий укус поцелуя — тоже исчез с прекрасной шеи.

Исчез давно, почти полгода назад.

Исчез быстро — не прошло и недели.

Исчез, не замеченный никем со стороны — высокий воротник, шарфик, тональный крем — никто не удивился двум крохотным, но глубоким ранкам-проколам среди отпечатков зубов. Да и зажило тогда всё на удивление быстро.