Царь-Север

Он повернулся к берегу, глазами поискал «карабинера». Моторист, переживая за общее артельное дело, закричал:

– Чего ты телишься? Как баба… В рот компот!

– Я смотрю, кто там шмаляет пулями?

– Ты не смотри, папаша, ты дело делай!

– Заткнись!

Храбореев поднялся. Лодку накренило на волне, и палец дернулся на спусковой скобе. Ружейное пламя чуть не опалило брови Трубадурика. Горячим вихрем сорвало шапку с головы моториста, и над сединою просвистела пригоршня дроби. В лодку пыжи полетели, завоняло пороховым дымком.

– Сука! Чо ты? – Трубадурик пригнулся и шапку схватил – чуть за борт не упала. Побелел и затрясся, глядя на дымящийся ствол.

Тяжело дыша, Северьяныч верхней губой достал до носа. Черно-желтыми ногтями вырвал отстрелянную гильзу. Перезарядил ружье и покосился на соседнюю моторку: не видел ли кто-нибудь этот нечаянный выстрел. Но здесь никто сейчас ни на кого не обращал внимания. Всяк работал сам по себе.

Лодки, словно железные хищные птицы, приподнимая клювы над водою, входили в вираж и, разгоняясь, опадали, сбрасывали скорость, и ощетинивались желто-красными иглами – над бортами полыхали беспорядочные вспышки. Эхо катилось по реке, образуя в скалах хаотичную артиллерийскую канонаду. В ружейном грохоте тонули все остальные звуки: рев мотора, стон оленя, матерная ругань взбешенного стрелка. Чуть ли не с пеной на губах охотник утюжил моториста, который постоянно правил «маленько не туда, не так». Но, скорее всего, Храбореев занимался руганью как самобичеванием. Душу в дальний угол загонял, чтоб она, зараза, не мешала работе. «А то мы все квасные патриоты, горластые защитники природы! – позднее думал он. – А мясо под водочку жрать в ресторане? А шашлычок заделать на лужайке? Это – ничего? Это можно?.. Но ведь кто-то должен заниматься этой черновой работой – долбить оленье стадо на переправе. Не всем же в белых рубашках прохлаждаться по жизни, в белых перчатках, в белых тапках… В гробу я вас всех видел в этих тапках! Интеллигенты хреновы».

Так будет он думать позднее, отмываясь от крови на берегу. А пока – он стрелял. Метко стрелял и проворно. Стрелял до тех пор, покуда в мозгах не помутилось.

Он увидел царскую корону. Четко, ясно увидел. Вместо рогов на голове оленя вспыхнула корона. Ослепила на мгновенье. И он успел подумать, что не надо бы в корону палить. Но руки работали автоматически. Дробовым зарядом корону разметало в пух и прах! По воде хлестанули рубины, сырые осколки сапфиров… Зажмуриваясь, он бросил ружье… Закрыл лицо руками и покачнулся – едва за борт не выпал. Ноги ослабели. Опустился на мокрое днище. Папироску пожевал, пытаясь прикурить – руки тряслись, ломали спички. На лице подсыхали капельки оленьей крови – лицо корежило. И душу тоже. Он сунул руки в воду, хотел умыться. Но вода под бортом оказалась красная – все равно что кровью умываться.

– Ну? – Трубадурик повизгивал от нетерпения. – Пидор! Ты долго так будешь сидеть? Что? Очко заиграло? Слабо?

Он молча навесил такую оплеуху Трубадурику – бедолага упал на мотор и обжегся. Дико заорал. Потом Трубадурик культяпистой лапой ухватился за горячий ствол ружья на дне моторки. Но Северьяныч успел надавить сапогом на приклад.

– Не рыпайся. Выкину в реку!

– Я все равно тебя, падлу, уделаю!

– Успокойся, Нюра… – устало сказал Храбореев, поднимая ружье. – Может быть, уделаешь, только не сейчас. Садись, сынок, поехали.

10

Ружейная потеха оборвалась так же неожиданно, как началась. Побуревшая от крови река, взрыхленная моторками, медленно приводила себя в порядок. Течение разглаживалось. Волны переставали всхлипывать, накатываясь на берег. По стремнине, залитой кровавым восходом, уплывали, покачиваясь, туши убитых оленей, у которых густой и длинный волос имеет внутри пустоту и поэтому держит на воде даже бездыханные тела.

Отлично поработали стрелки. За короткое время оленя накрошили ровно столько, сколько сможет за день обработать бригада «мясников». Если бригада в двадцать человек, значит, смело можно «замочить» оленей двести, двести пятьдесят.

Трубадурик направил моторку в лагерь забойщиков. Правое ухо горело; будто лиловый цветок прицепил сбоку помятой фуражки.

– Фраер! – закричал Храбореев. – Останови!

Лодка на малом ходу лавировала между кровавым месивом, тупо толкалась рылом, будто кусала еще теплое мясо оленя.

– Останови, говорю!

– А чо здесь-то? К лагерю давай.

– Ты что, оглох?

Трубадурик посмотрел на ружье. Повиновался.