Царь-кукла (СИ)

Со студенческих лет Капралова мучили сомненья — что такое знания, как ни набор штампов? И не означают ли глубокие знания лишь большой набор штампов? Иногда он жалел, что не промахнулся на пару сантиметров и не стал стоматологом. Каждый раз, ставя диагноз, он чувствовал, что выносит приговор. В такие минуты он убеждал себя, что если не сможет помочь пациенту, все равно окажет услугу обществу, и как четки перебирал доказательства.

Кому понравится, думал он, получить лопатой по башке от соседа, уверенного, что им управляют по радио? Или если другой сосед в преддверии конца света взорвет дом, пустив газ? А кто не боится религиозных фанатиков? Такие больные долго оставались без диагноза. Даже врача кротость, доброта и цитаты из священных книг могли ввести в заблуждение. Мало кто решался трогать божьего человека, пока тот не выкалывал глаза своей матери, чтобы изгнать из нее бесов.

И все же Капралов был осторожен. Он давно убедился, что для большинства нормальность это лишь предсказуемость; он же не видел в эксцентричности ничего ненормального. Денис был прав, в двух словах он выразил то, до чего Капралов доходил много лет: все имеют право на презумпцию полноценности.

Стать психиатром он решил на уроке обществоведения в десятом классе. Учительница, прогрессивная дама, предложила ученикам отвлечься от утвержденной министерством программы и подумать о смысле жизни, а именно: выбрать книгу и представить ее как желанный ориентир. Некоторые не сговариваясь заявили, что хотят дежурить над пропастью во ржи; кто-то вообразил себя графом Монте-Кристо, а кто-то маленьким принцем; один требовал не спрашивать, по ком звонит колокол, а другая мечтала намазаться кремом Азазелло и путешествовать на половой щетке. Не обошлось и без Дориана Грея.

Капралов — родители и друзья звали его Лу — собирался говорить про «Мертвые души», но когда подошла его очередь, передумал. Он решил говорить про живые.

— Галина Петровна, — попросил он, — можно я отвечу в следующий раз? Мне нужно кое-что доделать…

Вероятно, вместе с психиатром тогда впервые подал голос и писатель, ибо говорить о живых он все равно решил как о «Мертвых» и обратился к гротеску. Через несколько дней он вышел к доске и заявил:

— Все, что вы здесь говорили, это бред.

Одноклассники вместе с Галиной Петровной, разумеется, онемели. Юный Капралов ухмыльнулся и, завладев аудиторией, продолжал:

— Любые ваши идеи вполне могут оказаться симптомом психического расстройства. Не верите? Ваше право, но это тоже может быть симптомом! Галина Петровна, я выбрал книгу, которая дает ответы на все вопросы.

Он выставил перед собой книжку с нарисованным на обложке пучеглазым стариком. «Фабула бреда», красовалось над всклокоченной головой фиолетовое заглавье. «Пособие для студентов медицинских вузов», мелко значилось зеленым в самом низу.

— Поднимите руки, кто считает, что мир устроен несправедливо! А теперь, кто будет бороться с несправедливостью! Поздравляю! У вас бред сутяжничества! Паранойя!

Он прошелся вдоль доски и подмигнул Галине Петровне.

— Кажется, что все вокруг ненастоящее, а мир катится в тартарары? И это лечится! Нигилистический бред! Маниакально-депрессивный психоз!

— Уверены, что вас любит звезда класса? Эротоманическое расстройство! Прогноз негативный!

— Хотите изменить мир к лучшему? Бред реформаторства! Шизофрения! Изоляция, нейролептики!

Он бросил книжку на учительский стол.

— И, наконец, самое главное! Вы разделяете бред, который несет ваш товарищ? Что ж, такое бывает! Вы заразились! У вас индуцированный бред!

В классе раздались смешки, кто-то даже хлопнул в ладоши.

— А я вас всех буду лечить!

— А Денис уже пришел? — спросил он у секретарш и уточнил навстречу удивленным бровям: — Сын Леонида Сергеевича.

— Леонид Сергеич в кабинете один, — отвечали ему. — Говорит по телефону. Как только закончит, я вас приглашу.

В тот же миг дверь в кабинет распахнулась, и в приемную, на ходу вытягивая руку и широко улыбаясь, стремительно вошел Леонид Сергеевич. Капралов невольно тоже заулыбался.

Перед ним был высокий, пожалуй, чересчур поджарый для регбиста (о том, что Шестаков-старший в юности играл в регби, он знал из Википедии) кареглазый мужчина. До блеска выбритый подбородок разделяла красивая ямочка. Рассеченные пробором черные волосы, будто шапка из ткани меланж, сверкали прожилками седины. Его рукопожатие оказалось крепким и долгим. На вкус Капралова, этот выглядящий моложе своих сорока семи лет человек в сшитом по мерке костюме больше походил на актера, чем на политика. Отвечай Капралов за кастинг на роль кандидата в президенты, он, без сомнения, выбрал бы именно его. Одна только мелочь, отметил тренированным глазом психиатр, была ему неподвластна: едва заметная дрожь левого века придавала в остальном превосходному образу оттенок комичности. Политик словно хотел сказать собеседнику что-то еще, но не решался никаким иным способом.