Царь Иоанн Грозный

Не ослабевая в трудах государственных, он искал отдыха в вечерних беседах с своими любимцами, но невоздержание заглушало рассудок; а между тем клеветники, указывая на молчаливых и важных бояр, шептали ему: смотри, они на пире твоём не хотят быть весёлыми и нас осуждают; дух Сильвестра и Алексея ещё держится в них. И очи Грозного раскидывались на беседу; горе было тому, в чьём лице виделся ему обличительный взор Сильвестра или Адашева. И те казались опасны пред ним, чей род восходил к древним ветвям поколения Мономаха и Рюрика, и те, чьё богатство, обращаемое в благотворения, приобретало любовь народа; и те, чьи заслуги были предметом общей молвы. Знаменитейший из бояр князь Воротынский послан был в заточение на Белоозеро, Шереметев повергнут в темницу, князь Львов поражён булавою...

Дни, полные страха, не мешали вечерним беседам; трепетавшие утром должны были веселиться вечером. В одну из таких бесед Василий Грязной притащил мешок, набитый личинами разного рода, по большой части звериными или представляющими страшилищ. Каждый из собеседников наряжался, как хотел. Боярин Репнин, свидетель сего странного игрища, не мог удержаться от смеха.

   — Старик! — кричал Иоанн. — Не хочешь ли, как новый Сильвестр, увещевать меня, как младенца? Плачешь ты на свою беду!

   — Плачу я, государь, на свою голову, что дожила она до тёмных дней.

   — Молчи, боярин, если не хочешь, чтобы я послал тебя в беседу к медведям князя Михаила Темгрюковича. Образумься, веселись с нами, возьми личину крымского хана или польского гетмана, под личиною будешь веселее.

Иоанн хотел сам наложить маску на лицо угрюмого боярина, но Репнин отстранился.

   — Советник думы твоей не скоморох, — сказал он и, выхватив личину, бросил её к ногам и растоптал пред Иоанном.

Грозный царь прогнал его, но гнев на Репнина кипел в душе его. Через несколько дней Репнин был убит подосланными убийцами.

Между тем перемирие с Польшею рушилось. Царь хотел удержать свои завоевания и требовал Полоцка и Ливонии. Поляки собирали новые силы к отражению русских. Радзивилл, осторожнейший и хитрейший из польских вождей, окружил русских в лесах, близ Орши. Здесь пал доблестный князь Пётр Шуйский; труп его брошен был в колодезь, но Радзивилл, желая представить всю важность победы своей и гибели славного воеводы, велел с почестью перевезти труп его в Вильну, в сопровождении русских пленников. Польский король, страдавший тогда болезнию, услышав о победе, ожил и сказал, что радость действует успешнее врачей. Хитрый Радзивилл, желая довершить свой успех, приготовил другое донесение к королю; преувеличив число сил своих и поражение русских, он послал гонца такою дорогою, чтоб русские могли захватить вестника. Так и случилось.

Русские полки, поверив перехваченному известию, отступили: одни к Смоленску, опустошая всё на пути, другие собирались под Невлем, где был и Курбский. Соболезнуя о погибших друзьях и ближних, князь изнемогал в душе; привыкшая к победам рука его, казалось, оцепенела, мрачные думы сменялись одна другою... В это время польский отряд Замойского и Лесневельского, разведя ночью множество огней, чтоб показаться многочисленнее, успел занять место, удобное к обороне, между озером и рекою. Поляки едва могли противостоять усилиям русских; защищались отчаянно, но случай обратил битву в их пользу. Курбский был ранен и должен был сдать начальство другим воеводам. Заступившие место его не умели одолеть неприятелей; множество русских пало, и поляки остались на месте — хвалясь, что, ранив русского льва, перебили овец.

Весть о неудаче под Невлем, преувеличенная окружающими Иоанна, возбудила его гнев и подозрения. Помня ещё слова московской кликуши, он уже их приписывал умыслу Курбского, хотевшего избежать грозной руки его; митрополит Макарий ещё оправдывал Курбского пред царём, но скоро от трудов и прискорбий угасла жизнь великодушного заступника гонимых.

В последний день декабря не стало Макария, и диакон Иоанн Фёдоров, восклонясь на гроб его, с глазами полными слёз взирал на почившего старца.

   — О, как торжественно твоё безмолвие, великий святитель, — говорил он. — Ты, как плод созревший, ожидаешь, да вкусит тебя Господь. Дела твои, муж правды, говорят за тебя в самом молчании смерти. Много потрудился ты для христианского просвещения! Благодарим тебя! — Слёзы пресекли голос диакона; он поклонился в землю пред гробом митрополита.

ГЛАВА XIII Бегство

Среди воинского стана князь Курбский получил повеление быть наместником покорённого Юрьева. Вожди избоины были удивлены; носился слух, что шутка Грязного подала Иоанну мысль к унижению Курбского.

Негодование гордого воеводы достигло последней крайности.

   — Меня! — воскликнул он. — Меня Иоанн жалует наместником Юрьевским! Забавляет мною шутов своих, в воздаяние за раны мои! Не так ли поступили и с Алексеем Адашевым? Хотят насытиться позором моим. Но они не унизят Курбского. Судьба войны ещё колеблется...