Царь Иоанн Грозный

А как было то в Москве белокаменной.
При князе Иване Даниловиче,
Зачинался тогда Успенский собор,
На зачине был сам батюшка, великий князь,
Видит много он бедных по улицам;
Стало жаль ему нищей братии,
Государь наш князь в руки посох взял,
Государь наш князь калиту подвязал,
Наменял он корабленичков
На копеечки серебряные,
Наделяет бедных и страждущих.
С той поры его Калитой прозвали,
И Бог взял Калиту на небес высоту.

Левкий, окончив песню и сняв клобук, поклонился.

   — Ну, что ты распелся, — сказал Иоанн, — попросил бы лучше Басманова.

   — На твоё рождение, государь, я потешу тебя песнею, — сказал Фёдор Басманов и запел:

Высота ль, высота поднебесная.
Глубина ль, глубина океан-море,
Широко раздолье по всей земле;
Что ж земля всколебалася,
Сине море всколыхалося?
Всколебалася земля русская,
Всколыхалось море синее,
Для рожденья светлокняжева,
Государя Ивана Васильевича,
Рыбы нырнули в реки, глубину...

   — А вы кричите, — сказал Басманов весёлым гостям, — рыбы, рыбы, рыбы.

Птицы полетели высоко, в небеса...

И все с громким хохотом повторили «птицы, птицы, птицы», махая руками.

Туры да олени за горы ушли...

И бояре, закричав «туры да олени», побежали вслед за Басмановым, спотыкаясь, кругом стола. Смех раздавался в палате.

Басманов продолжал:

Князь наш растёт не по дням, по часам,
Он говорит своей матушке:
«Не пеленай меня, матушка,
В пелену, пояс шёлковый.
Пеленай, государыня,
В крепки латы булатные,
Дай на голову шлем золотой,
Тяжку палицу, свинцовую,
Я возьму царство казанское,
Завоюю астраханское.
Завладею сибирским я,
Три короны к тебе принесу!»

   — Склад лучше песни, — сказал Афанасий Вяземский.

   — Поцелуй Фёдора, — сказал Алексей Басманов Иоанну, — как я целую его. Он поёт, как красная девица.

   — У меня голова кружится, государь, а то я лучше бы спел, — сказал изнеженный любимец.

   — Голова кружится — ляг отдохнуть, — сказал Иоанн, держа его за руку.

Басманов улыбнулся и склонился головою на плечо Иоанна.

Между тем шут Грязной хвалился, что скоро будет воеводой.

   — Горе-воевода! — сказал Мстиславский.

   — Не хвались воеводством, а хвались дородством, — сказал Малюта Скуратов.

   — Мстиславский толст, а я не прост, — говорил Грязной, — величается он воевода большого полка, а я воевода большого ковша, так посмотрим, кто одолеет?

   — На чём же бой, на копьях, что ли? — спросил царевич Симеон Бекбулатович.

   — На чарках, и кто отстанет, тот полезай сквозь ухо иглы.

Иоанн смеялся, а Малюта Скуратов, взяв с серебряного блюда чрезвычайной величины дыню, покатил её к Грязному, закричав: «Ешь за то, что весело шутишь».

   — Экая невидаль! — сказал Грязной, притворяясь обиженным, — другое дело, если б подвинул стопу мёду и сказал: «Пей за то, что весело шутишь».

Иоанн велел крайнему подать золотой кувшин с вишнёвым мёдом, сам налил серебряную стопу и вдруг опрокинул на Грязнова.

   — Пей за то, что весело шутишь!

   — Вот как, братец-государь, — сказал, простодушно засмеявшись, Юрий Васильевич.

Раздавался шумный хохот, алый мёд лился ручьями с головы Грязнова на парчовую скатерть.

   — Князь Воротынский и зван был на твой пир, да не приехал, — сказал Иоанну Алексей Басманов, заикаясь от мёда.

   — Сидят пасмурные, поникши головой, — шептал Левкий, указывая на Репнина и сидящих возле него, в углу палаты, князя Горбатого, Шереметева и юного князя Оболенского. — Замечай теперь, государь, замечай лица и мысли и отличишь верного раба от изменника. Кто скучает за весёлым пиром, у того злое на уме.

   — Адашевцы осуждают нас, — сказал царь.

   — Не повторяли и песни в честь тебя, государю, — сказал Скуратов.

   — И Молчан горюет, как будто в беде, — заметил со злой усмешкой Алексей Басманов, указав на дьяка Молчана Митнова, так прозванного за его молчаливость.

   — Пей, Молчан, — сказал молодой Фёдор Басманов, — пей за весёлых гостей!

   — Шестой кубок! Нет, не пью я мёда из твоих горьких рук...

   — Государь! Молчан досадил мне и не пьёт кубка за твоё веселье, — жаловался Басманов царю.

   — Я научу его веселиться! — гневно сказал Иоанн.