Царь Иоанн Грозный

   — Вольно тебе было, государь, — подхватил Грязной, — не взять меня под Казань; я дело бы справил не хуже, чебурахнул бы хоть какого великана.

   — Как Курбский татарина Янчуру? — спросил Репнин.

   — Не о поганых речь, — сказал Грязной.

   — Тебе ли так говорить? — заметил князь Александр Горбатый. — Вспомни, что Курбский — оберегатель святорусской нашей земли.

   — Да, — сказал, вслушавшись, Грязной, — медведь медовые улья стережёт, только уцелеет ли мёд?

   — Этого медведя давно бы пора в зверинец, — сказал небрежно Фёдор Басманов.

   — В Ливонии побрал несметные корысти! — проворчал Алексей Басманов.

   — Неправда, одна корысть его — слава, — возразил с твёрдостью Репнин.

   — Смотри, пожалуй, лисица по волке порука, что овечек берег! — воскликнул Фёдор.

   — Не юродствуй, Басманов, — сказал князь Горбатый.

   — Не думаешь ли, что я Никола Псковский? — гордо спросил царский любимец.

   — Тот юродствует для спасения, а ты для кубка...

   — Князь Горбатый! — вскричал Иоанн. — Кому говоришь ты и в чьём присутствии?

   — Государь! Он младший в царедворцах, а я старый боярин думы твоей, потомок князей суздальских.

   — Князь Горбатый, я тебя выпрямлю! — гневно сказал царь.

   — Все адашевцы, как борзые, заходили на цепях, — шепнул Вассиан Скуратову.

   — Я знаю, — сказал громко Иоанн, — что здесь ещё много единомышленников Адашевых и Курбского. Дорого мне стоят сберегатели земли русской!

   — Что долго думать, государь? — сказал Грязной. — Произведи Курбского из попов в дьяконы, зашли его куда-нибудь, хоть в вельянские воеводы или степи басурманские, сыщется разорённый городишко, пусть там себе воеводствует ярославский князишка.

   — Умён ты, шут Грязной, — сказал Иоанн, — за это велю провезти тебя по городу на быке с золочёными рогами.

   — Завеличается он, государь, — сказал Левкий, наливая чашу мёду.

   — А тебе завидно? — спросил Грязной.

   — Что завидовать, — сказал Левкий, допивая кубок, — смотря на лес, сам не вырастешь. Поздравляю с почестью!

   — Пить так пить, — говорил Грязной, потягивая вино из воронка и передавая другим сидящим, — весёлая беседа на радости — пир! Только мёду мало... А чтоб на всех достало, хорошо бы ливонскую бочку выкатить.

   — Потешьте шута, — сказал Иоанн.

И чашники вкатили серебряную бочку.

   — Не испугаете, — закричал Грязной, заглянув в пустую бочку, — завтра же вытрезвлюсь.

   — Когда вытрезвишься, поезжай со мной на охоту.

   — Эх, государь, мне уже чистое-то поле наскучило; бывало скачешь на коне, посвистываешь: добрый мой конь, бурочка, косматочка, троелеточка! А земля так и бежит под тобой! Бывало, государь, завидишь, птица летит, пустишь стрелу — взвыла, да пошла калёная, уходила стрела орла на лету; а зайца ли травить...

   — Полно, заяц, — сказал Малюта Скуратов, — ты и в поле ничего не наезжал, не следил зверя бегущего, не видел птицы перелётной.

   — Видал соколов почище тебя.

   — Молчи ты заяц, Грязной, — сказал Иоанн.

   — Заяц не укусит, государь, ни одной собаки, — отвечал Грязной, — а я закусаю не одного Скуратова!

   — За это я велю тебя запоить мёдом насмерть.

   — Смерти не боюсь, государь, а боюсь твоей царской опалы, в мёду же медовая смерть!

Иоанн усмехнулся, посмотрел на Грязнова и на большую серебряную бочку, как будто измерял её глазами, нельзя ли со временем исполнить его желание.

Кубки не переставали ходить вокруг стола; разговор коснулся службы боярских детей.

   — Государь, — сказал громко Малюта Скуратов, — пусть боярам служат дети боярские на земщине, а ты, опричь того, учреди для себя царскую стражу.

   — Оберегать твоё дражайшее здравие! — прибавил Левкий.

   — Да из кого же выбрать, — спросил Грязной, — небось из черноризцев?

   — А разве благочестивому царю неприлично окружить себя ангельскими чинами? Так, государь, в телохранителях твоих должен быть и ангельский чин.

   — Нет, Левкий, прока в постниках мало, — сказал Грязной.

   — Надёжнее будет, — сказал Фёдор Басманов, — когда царь выберет удальца к удальцу, чтоб было на кого понадеяться, а за царя постоять!

   — Я соглашу тебя с Левкием, — сказал Иоанн, — выберу удалых и облеку их в ангельский чин.

   — Хорошо, государь-братец, — сказал князь Юрий Васильевич.

   — Пусть никому не служат, опричь тебя, — сказал Левкий, — и назови их опричниками, а сам будь нашим игуменом; воздержания, государь, от тебя не требуем, довольно твоего благочестия, ты благочестив и милостив; таков, как прётся песня про князя Ивана Даниловича. Левкий, постукивая кубком, запел: