Царь и царица

Министры, большинство коих чрезвычайно до­рожило своим положением и не отличались непоколебимой стойкостью политических убеждений, именно с этого времени почему то оказались в глазах Государя сотрудниками непослушливыми, не желающими усваивать его взгляды и безогово­рочно их исполнять.

Объяснения этого явления надо, думается, ис­кать, между прочим, в том, что ограничения царской власти, провозглашенного манифестом 17 октября 1905 года и закрепленного в 1906 году новым содержанием Основных Законов Империи, Николай II определенно не признавал. Прав­да, самого факта издания этого манифеста он ни­когда не мог простить ни себе самому, ни тем, которые его к тому подвинули, и в душе, по-видимому, лелеял мысль манифест этот со временем отменить, но, тем не менее, упразднения самодержавия он в нем не усматривал.

После издания октябрьского манифеста не все, {31} отдаваемые Царем, приказания были осуществи­мы; исполнять их министры были не в состоянии, а Государь усматривал в высказываемых ими возражениях игнорирование его державных прав и внутренне сердился.

Надо в особенности отметить, что представление Николая II о пределах власти русского са­модержца было во все времена превратное.

«Империя Российская управляется на твердом основании законов от неограниченной самодер­жавной власти исходящих», — гласили наши Ос­новные Законы прежнего, до 1906 г., издания, что означало подчиненность этим законам и Самодержавного Царя. До учреждения народного пред­ставительства, от воли Государя зависело самовластно и единолично отменить закон и издать новый, но поступить вопреки действующему за­кону он права не имел. Между тем, Николай II до самого конца своего царствования, этого положения не признавал и неоднократно, по ничтожным поводам и притом в вопросах весьма второстепенных, нарушал установленные зако­ны и правила, совершенно игнорируя настоятельные возражения своих докладчиков.

Видя в себе, прежде всего, помазанника Божьего, он почитал всякое свое решение законным и по существу правильным. «Такова моя воля», — была фраза, неоднократно слетавшая с его уст и долженствовавшая по его представлению, прекратить всякие возражения против высказанного им предположения.

Regis voluntas suprema lex esto (Воля монарха — высший закон) — вот та формула, которой он был проникнут насквозь. Это было не убеждение, это была религия.

Своеобразное представление о природе и пределах власти русского Царя было внушено Ни­колаю II еще в начале века двумя лицами, {32} известными, первый своей ограниченностью, а вто­рой — раболепной подлостью, а именно: министром внутренних дел Д. С. Сипягиным и, проникшим к тому времени ко двору,

кн. В.П. Мещерским. В дневнике статс-секретаря А. А. Половцова, под 12-м апреля 1902 г., значится, что именно эти лица убедили Государя, что «люди вообще не имеют влияния на ход человеческих событий, а что всем управляет Бог, помазанником Коего является Царь, который поэтому не должен ни с кем сговариваться, а следовать исключительно Божественному внушению. Если царские веления современникам не нравятся, то это не имеет значения. Результат действий, касаю­щихся народной жизни, обнаруживается лишь в отдаленном будущем и лишь тогда получают сами эти действия правильную оценку. Согласно сему, — добавляет хорошо осведомленный, бла­годаря своим обширным связям, Половцов, — Государь никого больше не слушается и ни с кем не советуется».

Царствование Николая II превращалось таким путем в принципе в то самое, что утверждал еще в 1765 году фельдмаршал Миних: «Русское государство имеет то преимущество перед все­ми остальными, — говорил Миних, — что оно управляется самим Богом. Иначе невозможно объяснить, как оно существуете».

Возвести это положение в догму суждено было Николаю II. Не на основании какой либо системы, или вперед начертанного плана и не в путях преследования твердо определенных целей стре­мился он править великой Империей, а как Бог ему в каждом отдельном случае «на душу по­ложит».