Царь и гетман

– О да! Мой гетман прав! – воскликнул он восторженно, хотя слабым голосом. – Мой мудрый Сократ всегда скажет что-нибудь умное… Да… да… эту пулю надо вделать в мою корону, в корону Швеции… это лучший перл в истории Швеции…

– И с кровью, ваше величество, – прибавил гетман.

– Как с кровью? – Он глядел на Мазепу, видимо не понимая, почти в бреду.

– С кровью вашего величества пуля эта должна быть вделана в корону Швеции.

– Да… да-да… О, великий ум у гетмана, великий! – бормотал король, все более слабея.

– И вокруг этой окровавленной пули, – продолжал Мазепа, – будет вырезана, ваше величество, надпись: «Sanguis rеgis Caroli Duodecimi sanctissima, pro Scandinaviae et omnium regionum Septentrionalium gloria cum virtute heroica effusa»[87].

– Да!.. Да!.. Pro gloria, pro gloria aeterna!.. In omnia calcula suesulorum…[88].

Далее он не мог говорить. «Железная голова» опрокинулась на подушку, Карл лишился сознания.

Когда через несколько минут его привели в чувство, доктор сказал: «Вашему величеству несколько дней строго запрещается всякое умственное занятие и физическое движение… Это запрещаю не я, а медицина…»

– Медицина мне не бабушка! – возразил упрямый король. – Слава Швеции для меня старше медицины.

– Так слава Швеции запрещает вам это! – строго сказал старый Реншильд.

– Хорошо, славе Швеции я повинуюсь, – уступил упрямый швед, – но что я буду делать?

– Лежать и сказки слушать.

– Да-да, сказки… я люблю сказки о богатырях… Так пошлите ко мне моего старого Гультмана: пусть он рассказывает мне сагу о богатыре Рольфе Гетриксоне, как он одолел русского волшебника на острове Ретузари и завоевал Данию и всю Россию…

Мазепа только головой покачал… «Ну вже ж и чортиня!.. Из одного, десь, куска стали выковав коваль и сего, маленького, и того – великого… Ой-ой-ой! Кто кого – кто кого?» – саднило у него на сердце.

Вошел Гультман, нечто бесцветное, грязноволосое, красноносое и с отвисшею нижнею губою. Глянув на короля, Гультман укоризненно покачал головой.

– Ты что такой сердитый? – весело спросил его Карл.

Гультман не отвечал, а, ворча что-то под нос, начал сердито комкать и почти швырять платье короля, разбросанное в разных местах палатки. Карл улыбнулся и подмигнул Реншильду.

– Гультман! А Гультман! Ты что не отвечаешь, старина? – снова спросил король.

Гультман, не поворачивая головы, отвечал тоном ворчливого лакея:

– Да с вами после этого и говорить-то не стоит – вот что!

– Что так, старина? (Карл, видимо, подзадоривал его.) А?

Гультман, порывисто повернувшись к Реншильду и не глядя на короля, заговорил обиженным тоном:

– Вот и маленьким был все таким же сорвиголовой: то он на олене скачет, то спит на полу с собаками, а платья на него не припасешь… Хуже последнего рудокопа, а еще королем называется! Я и тогда говорил ему, маленькому: не сносить вам, говорю, головы… Так вот – на-поди!.. Эх!

– Полно-полно, старина! – успокаивал его Карл. – Знаешь, сегодня ведь канун Иванова дня, когда цветет папоротник, я нашел этот самый цвет… – И он показал Гультману пулю.

А Мазепа все раздумывал, глядя на высокий, гладкий, словно стальной, лоб короля: «Ох! Кто кого, кто кого?.. А если тот этого?..»