Царь и гетман

Мотренька остановилась под тополем недалеко от одного из костров, но так, что ей разом видно было два «кола», которые «вели танок» – кружились то есть – то в ту, то в другую сторону, или, говоря по-старорусски, «посолонь», или против хода солнца. С правой стороны чернела вода Ворсклы, отражая длинные полосы купальских огней, а влево за кострами расстилалась темень до самого горизонта и даже далее, до неба и на небо, которое чуть-чуть синело, особенно там, где моргали звезды Воза, созвездие Большой Медведицы. Еще левей, к городу, высились крепостные валы, на которых иногда слышались окрики часовых.

И эти ночные окрики, и это пение у костров, иногда звонкий смех дивчины и грубоватый хохот парубка-казака – все это наводило Мотреньку еще на большее раздумье… Вспоминался ей и покойный отец, и Мазепа, «ищущий могилы себе», и этот Чуйкевич, каким-то разрыв-зельем вошедший в ее жизнь, и этот хорошенький, плачущий на траве в Диканьке «москалик» Павлуша Ягужинский… Где-то он теперь? Что с ним?.. А как это было давно! Какие они тогда еще дети были!..

Вон звездочка прокатилась по небу!.. Это чья-нибудь жизнь скатилась в вечность, свечечка погасла, и не будет уж этой звездочки на небе… А еще гетман говорил, что это такие же земли, как вот и эта земля, где купальский вечер справляют люди, а другие плачут… И там, верно, плачут…

Купала на Йвана,
Купався Иван…

Да так всю ночь из головы не выйдет это пение… А вон Орися как веселится… Счастливая! Она через огонь прыгает, как козочка перелетела…

А что это словно тени какие-то движутся от степи? Да, что-то мельтешится во мраке, что-то высокое-высокое, как будто бы и не люди, а что-то большее, чем люди… На темной синеве вырезываются, но так неясно, две-три, даже четыре большие тени, и все ближе и ближе… Может быть, это казаки откуда-нибудь едут; только зачем же без дороги, там нет дороги: дорога идет левее, мимо самых крепостных палисадов… Да это конные…

Если б не это пение «Купала на Йвана», не смех и не жарты у реки и если б Мотренька стояла немного к степи поближе, то она могла бы расслышать даже шепот на незнакомом ей языке, на том языке, который она, впрочем, слышала в польских костелах, на латинском…

– Довольно, ваше величество, опасно дальше двигаться… Вы видите, что это не бивачные огни: это полтавская молодежь затеяла свои обычные игры накануне Иоанна Крестителя… Это праздник Купалы, – шепчет один кто-то.

– Так я хочу посмотреть на этого Купалу, – отвечает другой шепот.

– Но вы рискуете собой, ваше величество, – снова шепчет первый.

– Я, любезный гетман, и люблю риск, – отвечает второй.

– Но тут близко крепостной вал, часовые там могут заметить…

– Пустяки, гетман! Я знаю, часовые далеко.

Все ближе темные фигуры. Это всадники. Они скоро приблизятся к линии света от костров. Вон они выступают в эту область света, но так тихо-тихо… Видны уже лошадиные морды, кое-где искорками блестит сбруя, там свет упал на стремя… Еще ближе, свет костра падает на лицо… Одно лицо, молодое, впереди – в какой-то странной шляпе… Еще лицо… усы белеются…

Боже!.. Мотренька узнала его!.. Это он, гетман…

Она невольно вскрикнула… Всадники встрепенулись… Мазепа тоже узнал ее…

Вдруг на крепостном валу забили тревогу. Всадники шарахнулись от костров в степь, в темь… С вала раздались выстрелы… Вдали, во тьме, раздавался конский топот…

Все всполошилось у костров. Пение прекратилось. Послышались визги, оханья, все бросились бежать в город, оставляя купальские огни на произвол судьбы.

Когда испуганная Орися подбежала к своей панночке, панночка лежала без чувств… Она «зомлила»

XIV

Таинственные всадники, подъезжавшие к купальским огням под Полтавой, были Карл, Мазепа, юный принц Максимилиан и генерал Левенгаупт, недавно присоединившийся к королю со своим отрядом.

Карл, овладев в июне Опошнею и ожидая подкреплений из Польши, на которые, впрочем, сомнительно было рассчитывать, зарядился вдруг, по обыкновению, безумною мыслью – завладеть Полтавою. Мысль эта, надо сказать правду, не сама забралась в «железную голову», а натолкнул на нее как бы нехотя и случайно лукавый бес – Мазепа. Этот «полуденный бес», как называла его хорошенькая молодая гетманша Настя Скоропадчиха, прослышав, что его «ясочка коханая» Мотренька находится в Полтаве, безумно захотел хоть еще раз в жизни взглянуть на нее, услыхать ее голосок, ее соловьиное щебетанье; и живучи были надежды, упряма была его железная воля! Бок о бок с нею идти к своей цели, добиться короны герцогской, – что уже между ним и Карлом порешено было, – и вместе с Мотренькою потом взойти на ступени герцогского трона. Под давлением этой двойной страсти он и забросил в шальную голову Карла мысль взять Полтаву, где должны были храниться огромные запасы провианта и боевых припасов, в которых шведы чувствовали ужасающий недостаток: шведские солдаты умирали с голоду в благодатной Украйне, а порох их за зиму был подмочен и почти не стрелял… Полтава и должна была дать все это Карлу…