Царь-гора

Федор не успел возразить, как первый вопрос был задан:

– Как вам удалось обнаружить безымянное захоронение почти что в голой степи? У вас были какие-то семейные предания об этой могиле?

– Я, видите ли, просто искал клад, – Федор соорудил на лице улыбку, – с детства обожаю рыться в степи. Здесь за века накопился богатый культурный слой.

Репортер на секунду замер, очевидно, выбирая, по какому пути направить разговор: повернуть в сторону кладов или возвратиться к теме дня. Клады проиграли.

– Но сейчас вы, вероятно, испытываете какие-то чувства к вашему родственнику? Вы – спонсор этого мероприятия. – Репортер широко повел рукой, обмахнув толпу. – Вас переполняет гордость, радость? Поделитесь с нашими телезрителями.

– Во-первых, я не спонсор этого мероприятия, – сказал Федор, насупившись, – я всего лишь оплатил плиту для могилы. Во-вторых, не понимаю, почему я должен делиться своими чувствами с толпой незнакомых мне людей. Но вам, лично вам, – он ткнул пальцем в репортера, – я скажу. К полковнику Шергину я не могу испытывать сейчас никаких чувств, поскольку мне неизвестно ни одно его деяние.

В глазах журналиста стало появляться понимание неправильности ситуации.

– Но ведь Шергин воевал с большевиками за демократическую Россию, противостоял коммунистической чуме, – промямлил он, забыв о микрофоне.

– А я, знаете ли, анархист, – мрачно ответил Федор. – С моего берега не видно никакой разницы между Лениным и Керенским. И вообще, кто вам сказал, что полковник Шергин воевал за демократическую Россию?

Лицо репортера покрылось мелкими каплями пота.

– А за что он воевал?

– В белых армиях были разные люди, – пустился в разъяснения Федор. – С разными представлениями о благе отечества. Но я думаю, лучшие из них понимали обреченность Белого дела. Если вас интересует мое мнение, то лично меня привлекает в Белом движении идея «частей смерти», ударных полков с костями и черепом на знаменах. Эти люди знали, что прежняя, дорогая им Россия умирает, и хотели умереть вместе с ней. Это идея добровольного мученичества за свои идеалы. Но я сильно сомневаюсь, что они шли умирать за Керенского. Я ответил на пару ваших вопросов?

Репортер с кислым видом кивнул оператору:

– Пошли поищем нормальный объект. Этого психа придется резать.

Федор проводил их взглядом. Затем подошел к отцу Павлу, с кроткой улыбкой слушавшему весь разговор.

– Слыхали? Резать меня будут. Это вам я обязан вниманием этих маньяков?

Отец Павел виновато развел руками, не переставая улыбаться.

– Мне.

– Благодарствую, батюшка, услужили.

– Что делать. Терпите. У них тяжелая и неблагодарная работа, а Господь велел нести скорби ближних как свои. Да и не вы, а я должен вас благодарить.

– За что это?

– За щедрое пожертвование на храм.

– Ну, это я в смысле – чем быстрее построят, тем лучше, – вдруг сконфузился Федор, – а то вся эта стройка не лучший антураж для могилы. К тому же деньги мне легко достались.

Он скромно умолчал о том, что за эти легкие деньги ему пришлось блуждать по горам, несколько дней голодать и едва не быть убитым.

– Вы, правда, анархист? – с интересом спросил священник.

– А что, не похож?

– Не знаю. Современный анархист мне представляется неким лохматым, неряшливым и, простите, неумытым существом. О вас этого не скажешь.

– Вы путаете анархиста с хиппи, – усмехнулся Федор.

– Возможно. А в чем выражается ваш анархизм?

Федор задумался, рассеянно оглядывая расходящуюся по своим делам публику, дожевывающих последние впечатления журналистов и вышедших в народ чиновников.

– Трудно сказать. Меня так прозвал дед Филимон. А что он имел в виду, я не спрашивал. Хотя, наверное, доля истины в этом есть. Если выражаться фигурально, в духовном смысле, то я бы хотел жить на вершине горы, там, где, кроме свободы, ничего нет. И чтобы вокруг бушевали очистительные волны всемирного потопа. Если вы понимаете, о чем я.

– Кажется, понимаю, – кивнул священник, пощипывая клочковатую бороду. – Эту тоску по свободе и всемирному потопу нельзя назвать чистым стремлением к разрушению. Вы из того рода людей, у которых в тяге к разрушению проявляет себя чувство абсолюта. Ваше подсознание заявляет таким образом о своей жажде Бога.

– Неожиданно, – хмыкнул Федор. – Слишком крутой для меня поворот мысли. Но я подумаю над этим. Кстати, у меня к вам тоже есть вопрос. По семейной, так сказать, истории. От вашего прадеда-священника остались какие-нибудь бумаги, воспоминания? Меня, как вы понимаете, интересуют события весны девятнадцатого года.

– Пытаетесь разобраться, что произошло здесь тогда?

– Увы, пока что приходится только фантазировать. Два живых свидетеля, из которых один был – Царство ему небесное – непосредственный участник событий, а толку ноль.

– Ну, от меня, боюсь, толку не больше. Если что и было, все потерялось. Прадеда убили в двадцать первом. После этого его жена с детьми, бросив дом, переехала в Бийск и скоро умерла. Детей разобрали родственники. Имущества никакого.

– Вы раньше служили в Бийске? – в голове у Федора что-то забрезжило.

– Да.

– А нет ли у вас случайно знакомого священника в Москве?

– Случайно есть.