Царь Дмитрий - самозванец

Но этому предшествовали уговоры долгие. Оно, конечно, обычай таков, но обычаи надо правильно понимать, уговари-вали-то всегда наследника законного, а никак не царя избранного. Во всей истории нашей долгой одно-единственное исключение было — царь Симеон, но то был случай особый, опять же Симеона можно было считать наследником законным. Был он временами вздорным и упрямым, но все же мужем, в силе и здравом уме пребывающим. А в Ипатьевской обители к кому приступали? Не к Михаилу Романову, а к матери его Марфе, которая никакого права голоса не имела не только по женскому естеству ее, но по сану иноческому, подразумевающему отрешение от всяких дел мирских. Государь великий одно твердил: «Как маменька скажет, так и будет!» —та же сыну благословения своего не давала, укоряя державу, народ и послов разными мелкими женскими обидами, что она в жизни претерпела: насильственным пострижением в монахини, многолетней разлукой с мужем, конфискацией в казну царскую деревенек родовых, не забыла ни одного колечка, ни одного платья, что пропали при разгроме их подворья во времена царя Бориса.

Отбивая очередной приступ, Марфа говорила, что никогда они (!) с сыном не мечтали о сане державном и никогда не дерзнут взять в руки скипетр царский, оскверненный прикосновением разных самозванцев, добавляла она тут же. Что на

Руси много князей и бояр, превосходящих сына ее в знатности и достоинствах личных, среди них и надобно царя нового искать, впрочем, с непоследовательностью женской говорила после этого, что среди князей да бояр нет ни одного честного и верного человека, перечисляла все их измены царям предыдущим, Борису, Димитрию и Василию Шуйскому, кричала, что сей стае волчьей она не отдаст сына своего единственного на растерзание.

Тогда использовали средство последнее, усилили посольство иноками и инокинями монастырей окрестных, жителями Костромы и сел прилегающих и ходом крестным, с воплями и стенаниями вновь устремились на штурм твердыни неуступчивой. Митрополит Феодорит, шедший по главе, вызвал инокиню Марфу и обратился к ней с речью пространной. Щедро уснащая ее примерами историческими, ничего не говорящими темному уму, Феодорит рассуждал о неисповедимое™ путей Господа, возносящего избранников своих на престол царский из ничтожества, доказывал на примерах других, что Всевышний искони готовил Михаилу Романову и роду его навеки веков державу Русскую, обвинял Марфу в неповиновении воле Божией, столь явно выраженной в воле общенародной, грозил за то карами разными, даже и отлучением от церкви, заключил же речь мольбой слезной, рыдая, заклинал он Марфу именем святых икон, которые перед ней стояли, именем Спасителя, церкви, Руси Святой, дать миллионам страждущих государя вожделенного. Не устояла Марфа, сказала: «По изволению всесильного Бога и Пречистыя Девы Марии возьмите у меня сына единственного на царство, в утоление плача народного. Благословляю избранного вами и предаю Отцу Небесному, Богоматери, Святым Угодникам русским и вам, святатели, и вам, бояре! Да воссядет он на престоле царском!»

Тут, правда, Миша осмелился голос подать, просил избавления от чаши сей, умолял мать не пред авать его в жертву трону, говорил, что желает жить единственно при ней и смотреть на ее лицо ангельское. Но его никто не слушал и не слышал, слова негромкие утонули в воплях восторженных толпы,

ожидающей немедленных чудес и раздачи милостыни щедрой. Жителям же московским пришлось ждать этого часа счастливого долгих полтора месяца, столько времени Михаил Романов е матерью поспешали из Костромы в Москву, чтобы занять престол, в сиротстве пустующий.

Я после всех этих событий еще плотнее затворился в палатах своих, только в храм и выходил, по большим праздникам. Вот ведь как бывает: правление соотечественников и свойственников твоих для сердца горше иноземного! Вся нечисть, что во время Собора Земского по углам темным пряталась, теперь на свет Божий явилась.

Царила на шабаше сем инокиня Марфа. Помню, при муже, при Федоре серой мышкой сновала, а теперь — куда там! Владычица полновластная, своевольная, самодержавная и самодурная! Живет в монастыре Вознесенском, в палатах просторных, оставшихся нетронутыми после Марфы Нагой и царицы Марины, в окружении свиты изрядной из боярынь новых. Варево же ведьмино мешает при ней сестра ее, старица Евни-кия, два сапога пара! Господи, за что караешь землю Русскую правлением женским?! Мало у Тебя других напастей?! Наслал бы уж лучше саранчу. От Тебя приняли бы ее со смирением, от людей же — нестерпимо. Во главе сей стаи прожорливой стоят сыновья Евникины, Михайло да Борис Салтыковы, по сравнению с ними любая саранча — кузнечики стрекочущие. И, конечно, Иван Никитич Романов, он теперь первый боярин.