Царь Давид

Вирсавия еще говорит, а царю докладывают, что к нему просится на прием пророк Нафан — в отличие от царицы, он не может войти в покои царя без доклада. Ну, а далее следует речь придворного пророка — снова выверенная до каждого слова, призванная усилить то впечатление, которое произвела «ария Вирсавии»:

«И вот, пока она говорила с царем, пришел и Натан, пророк. И доложили царю, сказав: вот Натан, пророк. И вошел он к царю, и поклонился царю лицом до земли. И сказал Натан: господин мой царь, сказал ли ты: «Адонийау будет царствовать после меня, и он сядет на престол мой»? Так как он ныне сошел и зарезал множество скота и овец и пригласил всех сыновей царя и военачальников, и Эвийатара, священника, и вот, они едят и пьют у него и говорят: «Да живет царь Адонийау!» А меня, раба твоего, и Цадока, священника, и Бенайау, сына Йеойады, и Шеломо, раба твоего, он не пригласил. И если по воле господина моего царя было это, то почему не открыл ты рабу твоему, кто сидеть будет на престоле господина моего царя после него?» (I Цар.1:22–27).

Таким образом, Нафан вроде бы «просто хочет знать»: с согласия ли и ведома Давида Адония провозгласил себя царем, и если с согласия, то почему царь не сообщил об этом своему придворному пророку?!

Но понятно, какую вспышку гнева вызывают у немощного физически, но отнюдь не ослабевшего духом Давида эти слова, каждое из которых — это крупинка соли, аккуратно сыплющаяся на рану. При этом Нафан называет рабами царя не только Соломона, но и всех членов своей партии — себя, Садока, Ванею, тем самым подчеркивая их верноподданнические чувства — в отличие от членов «партии» Иоава и Авиафара, у которых уже есть «другой царь» и другой господин.

И это срабатывает: в тот же день Давид снова вызывает к себе тех же Вирсавию и Нафана, а также первосвященника Садока и Ванея, велит им взять Соломона, посадить на его, Давида, любимого мула, чтобы народ убедился, что все происходит по воле царя, и в сопровождении гвардии наемников и оставшихся верными Давиду слуг свести его к источнику Тихон. Там Садок и Нафан должны торжественно помазать Соломона на царство и провозгласить: «Да здравствует царь Соломон!» Затем юного Соломона следует с царскими почестями ввести во дворец, усадить на трон Давида и провозгласить, что он посажен на него по воле царя, после чего уже никто не посмеет оспаривать законность назначения Соломона престолонаследником.

Нафан, Садок и Ванея поспешили исполнить приказ царя. Причем Нафан позаботился о том, чтобы, кроме наемников и кучки придворных, не приглашенных на пир Адонии, Соломона к месту его помазания сопровождала толпа народа — он поспешил оповестить о грядущем событии всех простолюдинов Иерусалима, которые в ожидании щедрого угощения мгновенно высыпали на улицы и присоединились к праздничной процессии.

То, что сама церемония помазания должна была пройти у вечно бьющего Гихонского ключа, было глубоко символично: течение воды как бы символизировало преемственность, непрерывность власти Давида, передающего ее своему сыну.

И вновь эти события разворачиваются в хорошо известных местах: у Гихонского ключа сегодня обычно завершается экскурсия по древнему Городу Давида, и к нему ведет довольно крутой спуск от раскопок здания, которое предположительно и было царским дворцом. Место это лежит… всего в нескольких десятках метров от того самого ручья Эйн-Рогель (арабское название Бир-Эйаб — колодец Иоава), возле которого Адония устроил пир в честь провозглашения себя престолонаследником.

Таким образом, весь поход от царского дворца до родника Тихон, даже если учесть, что большая толпа народа двигалась крайне медленно, составил от силы час, и еще час-полтора могло уйти на то, чтобы по склону снова подняться вверх к царскому дворцу.

Приказ царя был исполнен в точности, и когда первосвященник Садок помазал голову преклонившего перед ним колени Соломона елеем, пророк Нафан затрубил в шофар, объявляя об официальном провозглашении Соломона наследным принцем, в сопровождавшей его толпе началось ликование:

«И затрубили в шофары, и возгласил весь народ: да живет царь Шеломо! И поднялся за ним весь народ, и играл на свирелях, и веселился великим весельем, так что земля раскалывалась от криков его» (I Цар. 1:39–40).

Разумеется, эти звуки шофаров и свирелей, а также громкие крики толпы не могли не донестись до участников пира у ручья Эйн-Рогель, и самовлюбленный Адония поспешил предположить, что народ ликует по поводу его объявления наследным принцем. Однако трубные звуки не на шутку встревожили многоопытного Иоава — ведь шофары использовали только при священнослужении, в дни войны и на официальных церемониях. Так как время для священной службы было неподходящее, то звучание шофаров означало одно из двух: либо начало войны, либо объявление некоего официального сообщения, касающегося всего народа. И ворвавшийся в зал к пирующим сын первосвященника Авиафара Ионафан подтвердил худшие предположения главнокомандующего царской армией: