Царь Борис, прозваньем Годунов

Через два месяца при посредничестве Антона Поссевина съехались на границе ливонской послы царя русского и короля польского. О, сколь много изменилось за этот короткий срок! Тогда, в середине декабря, неудача похода стала очевидной даже для самого Батория, и уже он стремился к миру, лишь на словах проявляя свою обычную кичливость и заносчивость. Сам выбор послов доказывал серьезность намерений Батория, это были наиболее искусные в таких делах Януш Збаражский, воевода Вроцлавский, маршал двора князь Альбрехт Радзивилл и секретарь великого княжества Литовского, хорошо знакомый нам Михаил Гарабурда. Царь же Симеон, верный себе даже в мелочах, выставил против них людей незначительных, князя Дмитрия Елецкого да печатника Романа Олферьева. Но проявили они себя достойно, с хитростью ведя игру дипломатическую. Поляки спешили, Баторий давал три дня сроку и после этого грозился прекратить переговоры, наши же тянули время, придираясь к каждой букве, сами же прислушивались ко все более радостным известиям, приходящим из-под Пскова. Был у них и другой хитроумный способ давления на поляков. Те разместились в разоренном низинном местечке Яме-Запольском, ютились в дымных избах, питались худым хлебом и пили воду снежную, что немало способствует сговорчивости. Наши же раскинули ставку на холме близ деревни Киверова Гора в шатрах теплых, блистали нарядами, золотом одежд своих и приборов конских, что ни день, устраивали пиры с яствами изысканными, так что легат папский, пристрастный греху чревоугодия, пасся всеми вечерами на нашей половине. Туда же стеклось множество купцов русских с товарами как богатыми, так и необходимыми, своей оборотистостью заткнув за пояс пресловутых жидов.

Так прошло три недели. Пятого января на дороге Псковской показались два всадника, польский и русский, которые неслись ноздря в ноздрю, не желая уступать первенства. Оба несли одну и ту же весть о последней — сорок шестой! — вылазке русских войск под Псковом, закончившейся знатным разгромом польских войск, взятием тысячи пленных и убитых без счету. Различие состояло лишь в том, что в письме гетмана Замойского была приписка: подписывайте мир на любых условиях, иначе — бегство и позор! Не успели наши послы порадоваться вести счастливой, как из Москвы прибыл еще один вестник с грозным приказом царя: подписывайте мир немедленно и на любых условиях! Подивились послы наши, принялись расспрашивать гонца, и тот рассказал, что знал, о последних событиях московских. В недолгом времени и я расскажу вам все по порядку, пока же скажу лишь, что восприняли послы наши весть горестную, как и весь народ русский, со скорбью и печалью, все дела земные обратились в ничто перед болью от утраты великой.

В этих условиях стороны быстро пришли к соглашению. Просто оставили все, как было при брате моем и при отце нашем, русское — русским, литовское — Литве, восстановив рубежи старые. Ливонию же мы отдали полякам, оставив себе лишь несколько городков для спрямления границы. За несколько часов составили и подписали договор, пусть не вечный мир, но перемирие на десять лет, и отправились в церковь походную на литургию в честь светлого праздника Богоявления. А после этого отслужили панихиду и пролили немало слез горьких.

Так, панихидой и слезами закончилась война Ливонская, длившаяся долгих двадцать пять лет.

Конечно, не закончилась. О, как было бы хорошо, если бы одним росчерком пера на договоре мирном можно было зачеркнуть все нанесенные обиды! Если бы вернувшись в границы старые, можно было бы и время повернуть вспять, и забыть все претерпленные лишения и понесенные утраты!

Понятно, что в первые дни все ликовали, потому что устали от этой войны, особенно от никому не нужного кровопролития последних трех лет. Когда весть о мире дошла до Пскова, польское войско из последних запасов устроило пир, и бессовестный Ян Замойский послал приглашение на него всем воеводам русским, включая князя Ивана Петровича Шуйского — цель его недавнего коварного покушения. Худой мир лучше доброй драки, — так рассудив, ратники русские отправились на пир общий, прихватив бочонки с вином и немудреную осадную закуску. Лишь оскорбленный в лучших чувствах князь Иван Петрович уклонился и заперся в своих палатах.