Царь Борис, прозваньем Годунов

Вероятно, лишь это ощущение полной безнадежности может как-то объяснить — но не оправдать! — гнуснейший поступок гетмана Замойского, невиданный доселе в истории человечества. Замыслил он коварно погубить главного псковского воеводу, князя Ивана Петровича Шуйского. Однажды в Псков явился русский пленник, сказавший, что ему помог бежать из плена немецкий наемник, некий Моллер, который просил передать князю письмо и ларец. В письме было написано: «Государь князь Иван Петрович. Я долго, весь срок оговоренный, служил за жалованье царю русскому. Помня доброту его и неукоснительную регулярность в выплатах, желаю тайно вернуться обратно. Шлю наперед казну свою. Возьми сей ларец, отомкни, вынь золото и блюди до моего прихода». И что же? Холоп, открывавший ларец по приказу князя Шуйского, был разорван на куски запалом адским, а многие любопытные, столпившиеся по обычаю русскому вокруг работающего, были жестоко изранены осколками. Воистину наступают последние времена! Даже тати ночные приступают сами к жертве своей с ножом в руках, а рыцари, забыв о чести воинской, достают противников своих чужими наемными руками и устройствами хитроумными. Достойное добавление к войне будущей, судьбы которой будут решаться атаками бумажными. А что стряпчие не сделают, то довершат смертоубийства коварные, витязи будут принимать смерть не в поле, не в честном бою лицом к лицу, смерть будут доставлять им в домы в ларцах да в письмах. Одно немного утешает, что цари русские и бояре, следуя давним ханским традициям, никогда не берут в руки того, чего касались враги явные и неявные, то есть ничего чужого, только свое собственное — оружие, нож, ложку и кубок.

Кстати, о чести воинской. Князь Иван Петрович, даром что Шуйский, такого оскорбления не стерпел и послал Яну Замойскому вызов на единоборство на глазах всего войска. Послал как равный равному! Да, видно, Замойский не только ничего не приобрел в академиях итальянских, но и остатки чести своей там потерял — уклонился он от боя честного!

* * *

Несмотря на то, что оборона Пскова была подвигом великим и эхо этого сражения разносилось по всем странам европейским, для нас это был не более чем рядовой момент в многовековой, непрекращающейся череде войн. Король Баторий собрал невиданную в истории Польши рать, призвав под знамена свои рыцарей со всего света, похвалялся громогласно сокрушить мощь царя русского и проникнуть в самое сердце Московии, а всех сил хватило лишь на то, чтобы осадить один город близ границы и увязнуть около него же. Это быстро понял царь Симеон, а после известий о первом неудачном штурме Пскова вовсе потерял интерес к военным действиям. От предложений послать подкрепления к Пскову он лишь отмахнулся пренебрежительно — сами справятся! — и отправился в Старицу, где была назначена встреча легату папскому.

Недавно дошли до меня напечатанные в Риме записки сего иезуита, по обыкновению лживые и клеветнические. Одного не смог скрыть, как ни старался, Антон Поссевин в своих писаниях — первого изумления, испытанного по прибытии в Русскую державу. Подготовленный наветами Батория, он ожидал увидеть землю разоренную, народ, бегущий в ужасе, войско расстроенное, казну пустую и общее смятение, застал же тишину, спокойствие, богатство державы и благоденствие простого народа. Признаюсь, что встречали его не как обычного посла какого-нибудь, к примеру императора германского, а с гораздо большей торжественностью и пышностью, тем сильнее должно было быть потрясение от вида встречавших его у самой границы пятисот всадников, обряженных в одинаковые шелковые кафтаны с золотыми позументами и в чалмы с изумрудными аграфами. И Москва предстала не пустынным пепелищем, а прекраснейшим и обширнейшим городом, и лишь новизна всех домов наводила на мысли о какой-то недавней катастрофе. И дворец царский сиял великолепием невиданным и богатством, превосходящим все описания, многие сотни царедворцев, изукрашенные драгоценными каменьями, вели степенные беседы или внимали почтительно словам государя. И на троне царском сидел не угрюмый и кровожадный азиат, а благообразный старец приятной наружности, приветливый, радушный, весьма живой в общении и склонный к шутке. Еще увидел Поссевин в царе русском истовую веру в Господа нашего Иисуса Христа и убедился в том, что единственным побудительным мотивом всех тогдашних действий царских являлось нежелание проливать кровь христианскую, что искренне стремится он к миру и готов заключить его на любых условиях, не умаляющих, конечно, его царского достоинства. С этим убеждением посол папский поспешил обратно к королю Баторию.