Царь Борис, прозваньем Годунов

Почему же все сорвалось? Несмотря на стремления обоюдные и условия благоприятные? Как обычно — из-за мелочей. Польский сейм ждал, что государь московский обратится к нему с просьбой избрать сына его на польский престол, а царь Симеон сделать этого не мог, ибо невместно царю русскому обращаться к каким-то панам, писать он мог только равному. Так что Симеон в свою очередь ждал, что сейм сначала изберет Ивана, а потом будет бить ему челом, чтобы он дал на то свое согласие. Даже и это могло случиться, если бы Симеон дал чуть больше денег для подарков шляхте, не один мешок, а хотя бы три. Да, думаю, трех вполне хватило бы. Но тут не жадность взыграла, а гордость. «Кто кому нужен? Не они нам, а Иван им! Пусть и ведут себя, как должно. А что другие искатели подарки шлют, то всякие Габсбурги и тем более Вазы нам не указ, они правители молодые, а наш род…» — далее вы представляете. Был еще один момент, из-за которого переговоры неожиданно затянулись, но тут отчасти и моя вина. У царя Симеона было, по сути, лишь одно непременное требование к панам — чтобы вслед за королем Иоанном властвовал его будущий сын, причем по праву наследования, а не избрания, если же, не приведи Господь, у Ивана не останется мужских потомков, то будущий король будет избран из нашего рода, чтобы обеспечить неразделимость Руси, Польши и Литвы вовеки веков. Паны с огромным трудом согласились на такое ограничение их вольности шляхетской, но тут же выставили и свое условие: уж коли наследование, так надо объединить роды царствующие, а для этого Ивану надо жениться на последней Ягеллонке, сестре Сигизмунда-Августа Анне.

— Да ей же пятьдесят! — вскричал я тогда, не сдержавшись. — Какие наследники?! Побойтесь Бога!

— Все в руках Господа! — ответствовали послы польские, подняв очи горе. — Дал же он восьмидесятилетней Сарре сына Исаака от Авраама. Пятьдесят не восемьдесят!

— Все в руках Господа! — вторил послам Симеон, уговаривая меня вечером, когда сошлись мы для обсуждения наших дел. — В неизбывной милости своей приберет Он жену старую и пошлет Ивану жену молодую, успеет он наследника родить.

— Так ведь будет сия Анна женой третьей! — воскликнул я с горечью, уязвленный недогадливостью Симеона. — А четвертой доброму христианину не положено!

— Н-да, — только и нашелся что ответить Симеон.

— Уж если вознамерился ты сковать Ивана оковами тяжкими ради короны чужой, так выбери лучше Елизавету Английскую, все ж таки помоложе будет! — не отставал я от него, надеясь этой шуткой незамысловатой окончательно победить его сомнения.

— Не надобна нам эта пошлая девица,[2] — совершенно серьезно ответил Симеон, не приняв моей шутки, — и Англия ее не надобна. А вот Польша нужна, хотя цена, тут соглашусь с тобой, несоразмерна.

Споткнувшись об этот камешек, все дело пошло наперекосяк. Истомившись без верховного правителя, вельможи польские постановили избрать королем старого императора Максимилиана. Шляхта же устремила свои взоры на безвестного воеводу семиградского Степана Обатуру, который вдруг стал именовать себя Стефаном Баторием. В его пользу говорило и то, что он сумел на расстоянии разбить сердце престарелой Анны. Как и то, что был он вассалом султана турецкого, а тот, не посоветовавшись с нами, поддержал его притязания самым простым и действенным способом — приказал сотне тысяч всадников прогуляться к границам польским. Так у Польши появилось сразу два избранных на сейме короля.

Что потом началось! Мы читали донесения лазутчиков наших, как какой-нибудь роман, кои пишутся в странах европейских малограмотными бумагомараками, смеющими называть себя писателями, на потребу необразованной публике, женщинам, купчишкам и черни. Там было все: внезапно вспыхнувшая страсть, поспешный и тайный брак, кровавая схватка в стенах сейма, преданные рыцари и коварные интриганы, кража короны и других регалий королевских, бег наперегонки, чтобы успеть короноваться первым, торжество счастливого победителя и смерть поверженного противника. Все было, нас не было.

Царь Симеон был весьма раздосадован польской неудачей. Но с течением времени успокоился и утвердился в мысли, что все, что ни делает Господь, к лучшему. Еще когда Симеон составлял свое наставление Ивану и Федору, он впервые смутно узрел выход из того противоестественного положения, в котором оказалась держава Русская после добровольного отречения царя Ивана и вынужденного согласия самого Симеона занять престол царский. Сей выход был единственно правильным и настолько очевидным, что я сразу же радостно поддержал эту идею, когда услышал ее из уст царя Симеона года через два после событий польских. Замыслил Симеон передать престол сыну Ивана, а его самого вместе с Федором назначить главными опекунами в малолетство нового царя.