Царь Аттолии (ЛП)

Тронный зал был освещен множеством огней. Горела каждая свеча в настенном светильнике. Люстры казались огненными колесами, парящими в воздухе. День еще не начался, но в толпе платок негде было уронить. Никто не желал пропустить возможность увидеть, как всесильного капитана гвардии пошлют на казнь. Это позволило Костису относительно незаметно проскользнуть в зал и затаиться около двери. Царь предупредил его, что передав сообщение Телеусу, он должен поспешить в свою комнату и ждать, когда минует буря, но Костис просто не мог уйти. Он не был уверен, решится ли Телеус. Тюремщик вернулся слишком рано, и остальные стражники уже стояли в коридоре, чтобы вести арестованных к царице. Времени на убеждение не оставалось. Торопясь, Костис быстро произнес эту фразу на архаичном языке и перевел на простонародный. Он понятия не имел, знает ли Телеус архаичный и в состоянии ли он сейчас запомнить последовательность незнакомых звуков. Никто понятия не имел, почему эта фраза, начальная строфа из гимна Гефестии, которую поют в Эддисе на весеннем празднике, может напомнить царице о прошлых ошибках. Костис знал одно: царь обещал, что так оно и случится. Все, что мог сделать Костис, это следовать за заключенными и их тюремщиками, а затем отойти в сторону, когда пленных ввели в тронный зал. Он будет ждать, пока не поймет, умрет его друг или нет. Если Ариса приговорят к смерти, Костис не оставит его.

Глаза всех присутствующих были устремлены к трону. Аттолия сидела на нем одна. Место рядом ней, неизменно занятое в течение нескольких предыдущих месяцев, опустело, но никто не замечал этого, потому что внимание всех людей было сосредоточено исключительно на царице.

Она посмотрела на стоящих перед ней мужчин. Только Телеус имел право говорить от их имени. Он огляделся, как человек, который колеблется, прежде чем выбрать свой путь. Затем он поднял лицо к царице.

— Oxe Harbrea Sacrus Vax Dragga Onus Savonus Sophos At Ere.

Внезапный порыв ветра ворвался в открытые окна и задул часть огней на люстрах, в зале стало темнее. В колеблющемся свете свечей царица, казалось, вспыхнула от ярости, готовая разгореться вместе с ними, как пламя, одновременно неподвижное и всегда готовое к взрыву. Ткань платья на коленях слегка сморщилась, когда держащие ее руки сжались в кулаки. Костис вздохнул, пытаясь втянуть в себя глоток внезапно затвердевшего воздуха.

— Что? — спросила царица, словно интересуясь, хватит ли у Телеуса смелости повторить свои слова.

— В нашей беде мы взываем к Великой Богине в ее мудрости и милости, — сказал Телеус на простонародном.

— «Ere» переводится не как милость, а как любовь. Безжалостная любовь, Телеус. Великой Богине из Эддиса не знакомо милосердие.

— Моя царица… — начал Телеус.

— Ваше Величество! — прорычала Аттолия.

Все в зале отпрянули на шаг назад, за исключением Телеуса.

— Нет, — сказал он. — Релиус был прав, а я ошибался. Вы моя царица. Даже если вы прикажете снести мне голову с плеч или повесить на стене дворца, до моего последнего вздоха, до последнего удара сердца, вы останетесь моей царицей. То, что я не смог хорошо послужить вам, не умаляет ни моей любви к вам, ни моей преданности.

— И все же ты предпочитаешь его милость моей справедливости.

Она имела в виду царя. Она знала, от кого исходит это послание.

— Нет, — Телеус тупо покачал головой и в мольбе протянул к ней руки. — Я только… — но она прервала его.

— Тогда я уступаю. Освободить его. — она кивнула тюремщикам. — Освободить их всех.

Потом она поднялась с трона и бросилась к дверям, оставив за спиной служанок и охранников, оцепеневших, пораженных силой ее гнева.

Стражники у двери пришли в легкое смятение, не зная, может ли царица покинуть тронный зал без своей свиты.

— Откройте дверь! — крикнула она, и солдаты стремительно повиновались.

Она бурей пронеслась под аркой и скрылась за пределами зала. Ее женщины и гвардейцы ожили и бросились вслед за ней. Единственным раздавшимся в тишине звуком был звон упавших на пол цепей, после чего придворные, вдруг вспомнив о своих срочных делах, как вода из разбитого кувшина, начали просачиваться прочь из зала через все двери, за исключением той, через которую удалилась царица.

* * *

Костис, зажатый в толпе, развернулся и тоже поспешил убраться восвояси. Ни в битве при Тегмисе, ни даже в саду с убийцами ему не довелось испытать такого беспредельного ужаса. Царица пронеслась мимо него так близко, что его коснулась волна горячего воздуха, и если бы она повернула голову, хоть немного, и встретилась с ним взглядом, его испепелило бы на месте, настолько могучим был ее гнев.