Царь

Только сутки спустя, отдышавшись, оглядевшись, татары и ногаи переправляются через Пахру, стремительным наскоком подступают к Молодям и всей своей плотной массой, сбитой в десятки и сотни, впрочем, тоже без особого разумения, ведь Девлет-Гирей тоже не Чингисхан, обрушиваются на гуляй-город, под стенами которого уже понесли значительные потери. Натурально, позавчерашняя история повторяется как по писаному. Гуляй-город встречает десяток за десятком, сотню за сотней залпами пушек, из заблаговременно отрытых окопов немецкие наёмники бьют из пищалей, татары, показав спины, расстроенными рядами откатываются назад. У Воротынского свежая земская конница, раздвинь он сию минуту составленные на живую нитку телеги, из которых именно ради подобной оказии и собирался гуляй-город, сплоти эту громадную конную массу в единый разящий кулак, и уже никакие силы не смогут остановить панического бегства татар. Ни в коем случае, ни под каким видом, ни за что на свете, с ума вы сошли, Воротынский неспособен по собственному почину расстаться со стенами, он к ним как будто приклеен, земская конница в тесноте да не в обиде торчит в гуляй-городе, дожидаясь новых наскоков татар. Не двигаются с места и неудобно поставленные полки правой и левой руки, предназначенные как раз для охвата с флангов наступающего или отступающего врага, а может быть, и двигаться не хотят. Один сторожевой полк опричника Аталыкина успевает обогнуть возвышением, на котором эта полевая крепость так удачно поставлена опричником Хворостининым, и действительно ударить бегущим татарам во фланг, а сам Аталыкин успевает пленить ведущего татар Дивея-мурзу.

Девлет-Гирей вновь замирает в раздумье. Ещё два, ещё три таких приступа, и от орды останутся одни в ужасе бегущие клочья, однако по-прежнему самолюбие, гонор татарина и страх перед кинжалами собственных сыновей не позволяют ему отдать уже буквально спасительный приказ к отступлению. Двое суток татары переминаются с ноги на ногу перед непостижимым, неподатливым гуляй-городом, понемногу приходят в себя и перестраивают значительно поредевшие десятки и сотни, и в течение тех же двух суток оцепеневший Воротынский торчит без движения в тесном пространстве, превратившемся для его воинов в западню. В земских полках кончаются сухари, на холме не удаётся отыскать ни капли воды, начинается голод, люди и кони страдают от жажды под палящими лучами июльского солнца. Немногие из пришедших в отчаянье смельчаков пытаются в одиночку пробраться к реке, но их перехватывают догадливые татары и бьют неотвратимыми стрелами. Служилые люди забивают своих лошадей, чтобы спастись их мясом от нестерпимого голода. Тоже голодающий Дивей-мурза со злорадством говорит Воротынскому, что, будь он на воле, он выкурил бы его из гуляй-города в несколько дней, голодом бы всех поморил.