Трущобы Петербурга

— К Бжодиковскому я поступила шестнадцати лет от роду, когда у него уже жена умерла; детей у него не было, а был только один племянник, который служил в Варшаве. Через год я была уже его любовницей и стала экономкой. Хозяйство было большое, доверял он мне все, но был скупой и ворчливый старикашка. Меня все уважали, боялись и называли не иначе как барской барыней, но я этим не злоупотребляла и была ко всем одинаково справедлива. Бжодиковский через пару лет стал совершенно стариком, в то время как мне не было двадцати. К нему никто не приезжал, сам он тоже никуда не ездил и меня не пускал. Сами посудите, какая моя была жизнь? Его скупость и скаредность были отвратительны. Я тяготилась этим, но никогда не подавала виду, улыбалась и ужасно мучилась. У меня иногда так разыгрывались ночью головные боли, что я готова была утопиться или повеситься. В это-то время появился в Залькове Гончар. Он часто бывал у Бжодиковского по делам, мы познакомились и скоро сошлись. Потом мы вместе крестились на заводе у Пельковского и стали видеться еще чаще. Летом на свидание с ним я выходила в парк через дверь на террасу, а осенью и зимой он через эту же дверь приходил ко мне. Мы делали это так ловко и осторожно, что другие могли только догадываться, а сказать что-нибудь определенное никто ничего не мог. Все шло прекрасно, как вдруг я почувствовала, что я сделалась матерью. Я растерялась и не знала, что мне делать, как поступить. Сказать Бжодиковскому — не поверит, да и все смеяться станут, найти предлог и уйти от него — не пустит, и вот я решила бежать. Об этом я сообщила Гончару, причем упомянула, что как бы в этом положении мне пригодились те деньги, кучу которых я видела утром в столе Бжодиковского, более шестидесяти тысяч одними наличными!.. Это было в полдень. Гончар одобрил мое решение и сказал, что он ночью за мной придет, чтобы я была готовой и ждала его. Действительно, ночью Гончар пришел, но не один, и не как обыкновенно, а замаскированный, с револьвером и кинжалом на боку. Я спросила, зачем он устроил этот маскарад и кто эти люди, на что он сказал: «Молчи, не волнуйся, мы немного пошарим у пана Бжодиковского и найдем что-нибудь тебе на дорогу и ребенку на зубок». После этого он с своими товарищами удалился, а я, ни жива ни мертва, забилась в подушки и закрылась с головой. Сколько я лежала, не знаю, но когда пришла в себя, я страшно начала кричать и звать на помощь. Через несколько времени ко мне вошел Гончар, начал успокаивать меня и даже пригрозил кинжалом. Я замолчала, и он, показывая на мешок с деньгами и вещами, сказал: «Ну, скорей собирайся, и едем; мы все оставляем здесь в порядке, одни деньги с собой увозим». Я была в одной рубахе, почему он, выслав своих товарищей, принялся сам меня одевать. Скоро я была готова, и мы, захватив с собой скопленные мною тысячу рублей и кое-какие вещички, вышли в сад. Большой аллеей мы пробежали к лесу, где стоял фургон, запряженный тройкой лошадей. Часа через два-три мы были уже на станции Крыжополь, сели в поезд и уехали в Шев, а оттуда в Москву. Не доезжая Крыжополя, Гончар дал денег своим товарищам, и они расстались, причем одному из них, Никитке, подарил тройку и шарабан. В Москве мы пробыли недолго и перебрались в Питер, где скоро и обвенчались, и я сделалась женою, но не мещанина Гончара, а 1-й гильдии купца Изветова. Скоро после этого я родила Ваню. Я была так поглощена заботами о ребенке, что не обращала внимания на мужа, не спрашивала, где он бывает, а уходил он из дому часто… Кто приходил к нему и зачем приходил, я догадывалась, или, скорее, чувствовала, что происходит что-то неладное, и это, в связи с совершенным преступлением, оттолкнуло меня от него. Он тоже, видимо, начал охладевать ко мне, у нас пошли ссоры. Скоро мы переехали в Ростов-на-Дону, и здесь он стал уж совсем дурно со мной обращаться, так что я даже собиралась было его бросить. Один богатый грек страшно добивался моей любви и предлагал мне бежать с ним в Константинополь, и я, наверное бы, ушла, если б не мой бедный мальчик. Между тем муж мой дошел до того, что завел у себя в квартире игорный дом, и к нам начали наезжать бог знает какие люди, вино лилось рекой, а наконец, стали появляться и женщины… Вот до чего уже дошло бесстыдство моего милого муженька! У нас в квартире пошли такие оргии, такая вакханалии и безобразия, что я зачастую уезжала с ребенком ночевать в гостиницу, или к знакомой подруге. Я чувствовала, что это кончится скверно, и желала только, чтобы скорей оно наступило. Желание мое скоро сбылось: нас обоих как-то ночью арестовали, и развязка наступила.

Немного отдохнув, пани Августа продолжала: