Трущобы Петербурга

Вскоре приехал туда и Ричард. Я сразу заметила в нем сильную перемену; явилась солидность, сдержанность и какая-то сосредоточенность; бонны, чтицы и прочие смиренные лица оставлены были в покое, со мною он был любезен, предупредителен и часто разговаривал о посторонних вещах, но никогда больше не говорил о своей любви, как прошлым летом, словом, весь был неузнаваем. Сама внешность его приобрела особый какой-то оттенок мужской красоты, и, кроме того, он стал замечательно красиво и увлекательно говорить. Ничто так не влияет на женщину и ничто так скоро ее не побеждает, как краснобайство! Я уже не избегала общества Ричарда, как прежде, я находила большое удовольствие его слушать, знать его мнение о каком-нибудь новом сочинении или романе… Словом, мы постоянно сближались, и кончилось тем, что я ответила на его страстную, безумную любовь и отдалась ему вся…

Вот как это случилось. В конце парка находился широкий пруд, посреди которого возвышался огромный искусственный остров, буквально весь утопавший в роскошнейших розах всех пород и названий. Посредине острова была выстроена чудная беседка, низ которой весь был обвит диким виноградом, а верх был открыт, и оттуда открывался прекрасный вид на окрестности. Мы часто со всем семейством, а еще чаще вдвоем с Ричардом, переезжали на этот остров и подолгу любовались чудною панорамой, которая открывалась нашему взору на несколько десятков верст кругом.

Мы, бедные, беспомощные существа, наслаждаясь картинами природы и увлекаясь ее красотами, всегда дорого платим за это! Чудная лунная ночь, красивая местность, лес, парк, река — все это для нас яд, который только способствует нашему падению и делает нас несчастными! Так было и со мной.

Однажды, после знойного дня, наступил чудный прохладный вечер, и мы с Ричардом отправились в лодке на остров. Воздух был чист и пропитан тонким ароматом роз, тишина вокруг была полная, и только на дальнем расстоянии от имения было слышно громыхание поездов проходившей в этой местности варшавский-венской железной дороги.

Мы сидели в верхней беседке и наслаждались чудной природой. Ричард о чем-то горячо и увлекательно говорил и, наконец, заговорил о себе. Я сказала ему, что перемена, происшедшая в нем, может всем только нравиться. Он схватил мои руки и начал покрывать их страстными поцелуями, говоря, что всем, что произошло с ним хорошего, он обязан только мне. Дальше… Не могу сказать наверно, как случилось, но он, шепча признание в любви, крепко охватил меня и, сжимая в своих объятиях, покрывал лицо, шею и грудь страстными, жгучими поцелуями…

Поздно возвратились мы в этот вечер домой, и с тех пор поездки наши на остров сделались ежедневными!..

Госпожа Бэская, видно, догадалась обо всем и удвоила ко мне свое внимание и заботу. Прошло два месяца, наступило время отъезда Ричарда в Питер, и я почувствовала, что стала матерью. Я сказала об этом ему и просила взять меня с собой и там обвенчаться, на что он отвечал, что это мне так кажется, а обвенчаться еще всегда успеем. Я плакала и просила, а он божился и клялся, что все это сделает на будущий год, в имении.

Ричард уехал, а скоро и мы переехали в Варшаву. Роли наши, как это часто бывает, переменились: теперь я писала ему страстные письма, а он изредка отвечал мне пустыми банальными фразами. Между тем мое «интересное» положение начало сильно обозначаться.

Бэская это заметила и как-то раз вечером позвала к себе. Она вручила мне довольно солидную сумму денег и советовала немедленно отправляться за границу и, когда я там благополучно все окончу, вновь приезжать к ним в Варшаву, и тогда прекрасно устроится все остальное, Словом, она меня совершенно успокоила и обезоружила, я только плакала и благодарила, а между тем, когда я вернулась из Вены, где благополучно родила прехорошенького мальчика, меня в доме Бэских не приняли.

Я написала письмо — мне не ответили.

Это было начало конца, и я бросилась в Питер, к Ричарду. Сначала он как будто обрадовался и мне, и ребенку. Мы наняли хорошую квартиру и зажили вместе, но когда я стала допрашивать его, когда наша свадьба и чем все это кончится, он наговорил мне дерзостей и переехал на другую квартиру. Я была брошена с ребенком на произвол судьбы, в чужом городе, без средств, без знакомых и без всякого дела. Тогда я написала ему и просила приехать ко мне на минуту хотя, переговорить. Он не приходил и не ответил. Я написала ему вторично, что буду ждать его месяц — два, пока выйдет у меня последний грош, но прошло и три месяца, а о нем ни слуху, ни духу! Я уже все прожила и буквально голодала с ребенком, да, кроме того, задолжала за квартиру, и меня гнали на улицу. Тогда я решилась на последнее средство. Утром, кажется, 20 апреля, я, захватив ребенка, отправилась к нему на квартиру; он еще спал, и когда лакей отворил мне дверь, я прямо, невзирая на вопросительное и недоумевающее лицо лакея, прошла к нему в спальню. Он проснулся и, увидев меня, осыпал бранью. Мало того, лежа в постели, он стал грозить, что позовет лакея и меня, как «последнюю дрянь», велит свести в участок!