Трудно допросить собственную душу

Первые минуты прошли для Лизы как в тумане. Потом она поняла, что сидит в комнате с невероятно высокими потолками, перед ней на столе — бокал с мутным напитком, пепельница из синего стекла, протянутая зажженная зажигалка. Лиза курила мало, только на вечеринках, но сигареты, к счастью, нашлись. Олег — так он представился — положил зажигалку на стол и стал смотреть на Лизу. Просто смотреть. Не разглядывать ее по кусочкам, не анализировать длину ее ног, выпуклость груди, форму носа, цвет глаз… Нет, смотреть так, словно все это давно ему известно, его взгляд как будто говорил: «Ты прелесть. Ты вся — с ног до головы — прелесть. Честное слово».

— Чем ты занимаешься? — спросил он ее.

Наташа где-то далеко засмеялась и ответила за Лизу:

— Ничем!

Лиза тряхнула челкой, немного опомнилась и ответила только ему:

— Учу язык.

— Какой?

— Английский, какой же еще…

— Учишься где-то? — Он присел рядом с ней на диван. Диван был очень мягкий, Олег немного утонул в нем, и при этом его бедро коснулось ее колена, неприкрытого юбкой. Она вздрогнула, а он словно не заметил этого прикосновения и так и остался сидеть. Их ноги по-прежнему соприкасались, он спрашивал Лизу, куда она собирается поступать, чем интересуется кроме языка, как проводит свободные дни — например, что она будет делать завтра? А Лизе казалось, что речь идет совсем о другом. Конечно, в этом была виновата его нога. Она заставляла себя собраться с мыслями, отвечать толково, чтобы он не принял ее за дуру, но какой-то горячий туман уже путал ее речь, мешал себя контролировать.

Наташа неожиданно возникла перед ними с каким-то парнем — а Лиза и не заметила, что в квартире есть кто-то еще.

— Олег, не смущай Лизу! — строго сказала ее подруга. — Я за нее отвечаю перед мамой!

— Мне кажется, я сам мог бы отвечать перед любой мамой, — ответил ей в тон Олег. — Не беспокойся, радость моя! Кстати, джин и прочее в баре.

— Олежка, ты мог бы поухаживать за мной. — Наташа не отходила от дивана, ее платье назойливо сверкало. — Зачем ты так резко вцепился в Лизочку, ты ее смутил. Смотри, она ни жива ни мертва! Давай, давай, отвлекись, дай нам выпить! Будет кто-нибудь еще?

— Прости. — Олег шутливо пожал руку Лизе. — Народ требует, не могу отказать. Что тебе налить?

— Все равно, — ответила она. Ей хотелось убить Наташу, никогда еще подруга не казалась ей такой развязной и глупой. То, что сейчас происходило в ней, было так хрупко, так прекрасно, требовало такой тайны… Ей доставляло радость скрывать свое волнение, отвечать Олегу даже холодно на вид, но при этом сходить с ума от мысли, что он — такой замечательный, такой мужественный, такой обаятельный — сразу сел рядом с ней, заговорил с ней, ни на кого больше не смотрит… И не скрывает своих чувств. Наташа своими глупыми намеками раскрывала ее карты, превращала все в обычный банальный флирт.

Лиза встала, прошлась по комнате, страдая от мысли, что он мог догадаться… А ведь по ее виду можно было обо всем догадаться, скрывать своих чувств она не умела, никогда в жизни, они сразу отражались на ее лице, в ее глазах… «Твои глаза, Лиза, как окна без занавесок… — сказал ей как-то один парень, который был влюблен в нее еще в школе. — В них все видно». С тем парнем она только несколько раз поцеловалась, больше ничего. Сейчас она даже не могла вспомнить его имя — Валера? Витя? Влад? Вспомнились ей еще какие-то пьяные приставания на одной вечеринке у Наташи — тогда все гости напились в стельку и один мальчишка — худой как смерть, с прической под Элвиса Пресли и в красной рубашке — полез к Лизе под юбку без единого слова. Лиза дала ему затрещину, и на этом ее опыт с мужчинами кончился. Приятели Наташи говорили о ней — конечно, за глаза: «Да это ребенок!» Она очаровывала, с ней было весело, ее пугливая грация изящного животного — серны или лани — приковывала взгляды… Но приставать к ней боялись — из-за детскости. В двадцать один год у нее все еще не было никого — единственное, что радовало ее мать. Но вот теперь она из-за этого страдала. Как себя вести? Что говорить? Как на него смотреть? Почему он к ней не подходит?

Он подошел незаметно, тронул Лизу за локоть. Она обернулась, оказалась с ним лицом к лицу.

— Боже мой, я будто шелк погладил, — сказал он, не сводя с нее глаз.

— Шелк? — глупо переспросила она.

— Твоя рука как шелк. Как у ребенка, — ответил он очень серьезно, без тени заигрывания. Просто сообщал — твоя рука как шелк.

Что тут было отвечать? Лиза засмеялась.

— Возьми, какой тебе нравится. — Он протягивал ей один бокал, другой взял со стола. Она взяла первый попавшийся, обхватила пальцами запотевшее стекло. Вечер был душный, окна открыты, на улице ни ветерка. Но ее знобило. Он не предложил ей выпить за них двоих, или за любовь, или за что-нибудь в этом роде. Просто улыбнулся Лизе, приподнял свой бокал и отпил немного. Она отпила тоже — произнося про себя, как тост или клятву: «Я люблю тебя, я тебя люблю…» Ей захотелось плакать — не от горя, а от избытка чувств. Хотелось вечно так стоять, чувствуя коленями, животом, грудью близкий жар его тела.