Трудно быть хорошим

Он раскрошил лед в своем стакане, и это означало, что если я тотчас же не скажу ему нечто, то момент будет упущен, он встанет и спросит, не желаю ли я еще чего-нибудь выпить, и уйдет в дом. Когда же он вернется, разговор пойдет совсем о других вещах — о новом автомобиле, на который он уже положил глаз, о его планах на отдых.

— А разве это то же самое? — спросила я. — То же, что и в данном случае?

Сигарета его дотлевала. Отцы имеют обыкновение всегда оставаться отцами. Их дети, взрослые, живущие своей жизнью, все равно остаются для них детьми. Вот и теперь я задала детский вопрос — малоуместный, слегка виноватым голосом.

— Я тоже был молодым, — произнес отец. — Всем молодым людям кажется важным то, что их волнует. Мы верили, что это последняя война. Война — за то, чтобы не было войн. Конечно, — он засмеялся, — мы заблуждались. Все молодые люди заблуждаются.

— Почему ты не стал бороться против этой войны? — и снова ребячий вопрос.

— Беда таких, как ты, сторонников мира, — ответил он, — в том, что вы слишком молоды для понимания любви. Войны начинаются из-за особого рода упоения, любви, во всяком случае, ею они живы. Любовью к нашей стране, нашему образу жизни. Немцы тоже дрались именно за это.

Я его не поняла, возможно, только в тот момент.

— Выходит, когда детей разрывают на куски, — это любовь? Когда бомбят рисовые поля и бамбуковые хижины?

— Любовь — здесь, — он похлопал по груди, — и здесь, — он взмахнул рукой, указывая на смеркающийся двор. — Ладно, я попробую объяснить, может быть, ты поймешь. Когда я пытался прорваться на службу, меня занимало только одно — образ самого дорогого. Обивая пороги различных учреждений, я лелеял в мечтах эту умственную фотографию, которую я смог бы взять в самый дальний поход. Широко открытыми глазами вглядывался в окружающий мир и однажды узрел ее. Я увидел ее настолько ярко, что смог запечатлеть навсегда.

Я и теперь вижу ее перед глазами. Это девушка, молодая женщина. Теплый летний день, поэтому она в легком светло-зеленом платье и белых туфлях. У нее светлые вьющиеся волосы, спадающие на плечи. Тихо. Она стоит под сушеницей, отбрасывая двоящую ее тень. У ее ног журчит речушка, и она бросает хлебные крошки проворным уткам. Позади же, на вершине холма, виднеется белый фермерский дом.

Отец немного помолчал.

— За это я бы пошел на все. Я бы дрался, я бы рвал на куски детей, как ты сказала. Сбрасывал бы бомбы. Для тебя. Для твоей матери. Но, видно, ты еще слишком молода, чтобы понять это.

— Я не думаю, что когда-нибудь изменю свое мнение об этой войне, — ответила я и почувствовала вину, будто я нарочно не хотела понять его.

Отец поерзал в своем кресле, прочистил горло.

— Тебе знаком такой писатель — Дэшиэл Хэммет, он сочиняет детективы? Ты учишься в блестящем колледже, ты должна его знать.

Ну, что тут поделаешь! — отец вовсе и не собирался давать мне право голоса; он заманил меня в эту свою летнюю фотографию да так и оставил там навсегда.

— Это был занятный малый. Туберкулезник. Умудрился завербоваться в действующую армию. Служил на Алеутах. Рвался в бой даже тогда, когда дни Маккарти были уже сочтены. Даже когда вся страна была против него. Это особый вид любви.

Отец порывисто встал, вдребезги раскрошив об пол стакан, а я тихо придержала рукой свой.

— Я уйду, — сказал он, двигаясь по направлению к двери, — если они дадут мне сделать это.

В колледже я взяла фотографию и подделала студенческие документы. Это оказалось очень просто. Самым трудным было поставить печать на специальном бланке управления университета. Нам еще предстояло придумать имена и достать карточки социального обеспечения. А потом я взяла фото мужчин, которых я должна буду назвать своими мужьями. На распродаже вещей из сгоревшего дома мы купили потрепанное свидетельство о браке и пару золотых обручальных колец.

К границе ехали ночью, втроем: наш проводник, я — невеста — и еще один парень. Сидя на передних местах, мы смотрели на дорогу, видневшуюся в свете рекламных огней. Разговаривали негромко. Мы были частью Сопротивления, чувствовали всю ответственность и подстерегавшую опасность. Проводник, дав все необходимые инструкции и информацию, говорил мало.

Для меня это был девятый переход, казалось, что сейчас вместе с нами — и все другие ребята. Один из них кричал мне, чтоб я не бросала его, и я не бросила, не ощущая ни волнения, ни жары — только его боль и страх. Несколько лет назад мне сказали, что один из моих спутников покончил жизнь самоубийством, а я так и не смогла вспомнить его лица. А с другим встретились в прошлом году на торговой площади в Огайо, он уже обзавелся женой и ребенком.

С проводником расстались на конспиративной квартире, поставили на машину нью-йоркские номера. Как и обычно, мы с парнем остановились в отеле — в ином, чем в прошлый раз.