Троцкий

Но Бронштейнъ не обнаруживалъ большой склонности къ систематическому чтеніи». Жажда ііоішлипть спое образованіе, накопить побольше знаній, столь сстествсп-ная, казалось бы, въ молодомъ и талантливомъ человк, была въ значительной степени чужда Лев Бронштейну. Это тмъ боле странно, что Бронштейнъ не могъ не видть, и опъ, дйствительно, прекрасно видлъ, что его талантливость поражаетъ всхъ его окружающихъ и приходящихъ съ нимъ въ соприкосновеніе, но ему некогда было тратпть себя на то, чтобы учиться и получать наста-влепія: онъ горлъ нетерпніемъ поучать другихъ и повелвать ими. Онъ началъ писать романъ, въ которомъ, въ беллетристической форм хотлъ развить марксистскую точку зрнія па россійскую общественную дйствительность. Понятно, что для этого, при всемъ его талант, у него пе хватило ни матеріала, пи знанія: и онъ скоро оставилъ эту затю.

Избытокъ энергіи однако искалъ выхода. Ему пришла въ голову идея воспользоваться тою сравнительною свободою отъ надзора, которою мы были окружены внутри башни для устройства тамъ тайной типографіи. Онъ разработалъ вс детали, какъ технической постановки дла и полученія нужнаго матеріала, такъ и доставки готовой работы въ городъ. Онъ передалъ свой проектъ мстной революціонной организаціи въ город.

То ли, эта затя показалась слишкомъ фантастической, по другой ли какой причин, но она горячаго отклика за оградой башни и тюрьмы не встртила и такимъ образомъ заглохла.

Время тянулось. Шли мсяцы. Наша башня постепенно наполнялась новыми заключенными, предназначенными для пополненія нашей партіи, но она далеко еще не была полна.

Составъ заключенныхъ былъ теперь очень разношерстный. Пребываніе въ общей камер становилось все боле тягостнымъ, утомительнымъ, и начало вредно отзываться на состояніи нашихъ нервовъ. Мы. члены первоначальнаго кружка, обратились къ начальнику тюрьмы съ просьбой перевести насъ въ другую башню, гд нтъ общихъ камеръ. Мы знали, что при слабости высшаго надзора въ башн, будучи формально въ одиночныхъ камерахъ (камеры тамъ сходятся радіусами въ одинъ общій корридоръ), мы, освободившись отъ всхъ неудобствъ общей камеры, имли бы вс преимущества и одиночнаго и общаго заключенія. Начальникъ намъ отказалъ на томъ основаніи, что одиночное заключеніе пересыльнымъ назначается только за провинности, а мы нп въ чемз. по нрошшнлнеь. Сверхъ всякаго ожиданія, споро намъ представился блестящій случай провиниться. И мы, къ нашему общему удовольствію, были псреведсчш въ башню съ одиночными камерами.

Случилось ото такъ.

Однажды, когда Бронштейнъ, я и еще нсколько человкъ сидли въ камер, со двора прибжалъ взволнованный товарищъ и сообщилъ, что Илью Соколовскаго, и еще одного или двухъ, явившійся неожиданно во дворикъ башни начальникъ тюрьмы отправилъ въ карцеръ за то, что они не сняли шапокъ при его приход. Вс всполошились. Надо было немедленно реагировать. На этотъ счетъ спора не могло быть. Бронштейнъ сразу овладлъ Положеніемъ. На фон однообразной жизни въ предлахъ башенки, предстоящее выступленіе и ожидаемое столкновеніе съ начальникомъ тюрьмы предст івля.юсь большимъ дломъ, и Бронштейнъ заране настраивалъ себя на боевой ладъ. На короткомъ совщаніи было ршено выйти во дворикъ всмъ въ шапкахъ, потребовать отъ надзирателя дать треножный сигналъ для вызова начальника. Шапокъ мы, конечно, при его приход, не снимаемъ. Дальнйшее будетъ диктоваться обстоятельствами.

Надзиратель растерялся, дать тревожный сигналъ, однако, отказался. Мы вс столпились около него. Бронштейнъ, стоя впереди всхъ, вы нул ь часы и, держа ихъ передъ собой, торжественно заявилъ надзирателю: “Даю дв минуты на размышленіе”. Когда срокъ ультиматума истекъ, Бронштейнъ, отодвинулъ ііееопротннляшііагося надзирателя іп. сторону, величественнымъ жестомъ надавилъ кнопку. Затмъ мы вс, надвинувъ шапки на головы, вышли во дворикъ. Черезъ короткое время щелкнулъ замокъ желзной калитки, она съ нпмомъ распахнулась, и во дворикъ, окруженный огромной свитой вооруженныхъ надзирателей, влетлъ начальникъ.

“Почему шапки не снимаешь?" ааор.иъ онъ, кинувшись кт. Бронштейну, стоявшему впереди всхъ и, по-впдимому, имвшему наиболе вызывающій видъ: “А ты

почему шапки но снимаешь?'' — сь юстопметвомъ отвтилъ Бронштейнъ. “Бъ карцеръ его!”

Нсколько дюжихъ надзирателей подхватили Бронштейна и унесли въ карцеръ. Съ тмъ же крпкомз. начальникъ подбжалъ ко мн и другимъ, съ тмп же результатами.

Въ карцер мы просидли сутки, посл чего насъ, всхъ участниковъ “бунта”, перевели въ башшо съ одиночными камерами, и мы вздохнули съ облегченіемъ: наша давнишняя мечта сбылась.

Посл этого мы не долго оставались въ московской пересыльной тюрьм. 3-го мая 1900 года насъ, наконецъ, отправили. Мы хали безъ пересадки до Иркутска въ отдльномъ вагон. Конвой обращался съ нами хорошо, и это путешествіе было довольно пріятнымъ. Оно продолжалось 13 дней, насъ изъ вагона все время не выпускали, и къ намъ никого не впускали. Бронштейнъ, однако, ни къ чему не обнаруживалъ никакого интереса. Онъ весь былъ поглощенъ А. Соколовской.