Тропы «Уральского следопыта»

Однако кто за него мог оценить, где больший риск: терять высоту из-за обледенения с угрозой «сесть» (сесть, разумеется, в кавычках) где-то между Артемовским и Свердловском или же запустить двигатель с угрозой в третий раз вызвать на самолете пожар? «Поздно, — решил он. — Спасибо вам, испытатели, но мы уж доберемся как-нибудь на двух».

— Прошли Артемовский, — доложил Геннадий Осипович. — Кольцово к посадке готово.

— Кольцово-то готово… — пробурчал командир. Переключил на абонентском щитке рычажок и сказал; — Что у тебя, мать? Пассажиры как? Не паникуют? «Заяц»? Чуть тепленький, говоришь? Ладно, лишь бы не орал… Трапы приготовила? Совсем хорошо, мать. Идем на посадку, марш с «третьим номером» на диван! Пристегнуться!

Переключил рычажок на внутреннюю связь, внутри кабины, и сказал тем же ворчливым тоном:

— Ну что, Осипыч? Куда выведешь? Не забыл, что второго захода нам не положено?

— Мне нужен локатор и радиокомпаса, — сказал Витковский.

— А у меня стекла замерзают! — чуть повысил голос командир. — Или, ты думаешь, я кошка? Как я буду сажать самолет?

Витковский отмолчался. Да и что он мог сказать? Вслепую самолет не посадишь… Но и на «привод»[29] вслепую самолет не выведешь!

Сразу после Артемовского полагается снижение. И хотя они уже давно снизились, командир отдал приказ: «Снижение!». Эта команда автоматически влекла за собой перекличку готовности экипажа.

Перекличка начинается с подтверждения, что пилоты и штурман ознакомлены со схемой захода на посадочную полосу. И хотя они подходили к родному аэродрому, ритуал был соблюден неукоснительно. А Селезнев, принимая доклады экипажа, вслушивался не столько в смысл слов, сколько в интонации.

— Проверка закончена! — доложил бортрадист.

«Невьяныч… Ну, твоя роль, Невьяныч, при посадке, как говорится, балалаечная. Ты свое дело сделал, и молодцом, надо сказать, сделал: по всем четырем рациям связь держал. И в тебя, Невьяныч, я верю как ни в кого другого, разве только в Осипыча больше…»

— Никита! — крикнул командир. — Дай Осипычу питание на компаса! Две минуты хватит?

«Две минуты… Эти две минуты радиоаппаратура будет только прогреваться. А потом надо настроить радиокомпасы, засечь показания, внести поправку в курс… И самое главное — успеть локатором обшарить землю. За что зацепиться?» Геннадий Осипович закрыл глаза и мысленно представил пейзаж — таким, каким он его видел в этой точке, возвращаясь с востока: крутой изгиб речки Реж, расходящееся горло Рефтинского водохранилища… Сотни раз пролетал над этим местом — только бы не ошиблись диспетчеры!

Щелчок переключателем в положение «обзор — земля», и на экране локатора вспыхнула знакомая картинка… Не совсем знакомая, чуть северней Рефта…

— Есть! — крикнул Геннадий Осипович, одновременно взглядом засекая показания стрелок радиокомпасов.

В ту же секунду Никита с Невьянцевым электроэнергию с локатора переключили на обогрев стекол.

Теперь предстояло самое трудное: высчитать. Нет, тут ничего не высчитаешь и не определишь. Тут можно только угадать. И угадать поправку нужно было с точностью до градуса. Никакая электронно-счетная машина не в состоянии справиться с задачей, которую в иные — критические — минуты способен выполнить мозг человека…

— Двести шестьдесят два! — крикнул Геннадий Осипович, и это была последняя команда в этом последнем для него полете.

— Проверка! — крикнул бортрадист. — Шасси!

— Давай, тяни! — приказал командир.

Никита, расстегнув ремни, перегнулся и, ухватив двумя руками длинную красную рукоятку, уложенную на полу, потянул на себя. Самолет вздрогнул, где-то внизу, в его металлическом чреве, лязгнули фиксаторы, нос тотчас клюнул, и на щите второго пилота красные окошки «шасси» сменились на зеленые.

— Выпущено! — крикнул Никита. — По-аварийному!

— Выпущено! — подтвердил бортмеханик.

— Стояночный тормоз? — продолжал проверку, отщелкивая крышечки на таблице, Невьянцев.

— Какой тебе тормоз? — выругался командир. — Дальше!

— Гидросистема?

— Не работает! — крикнул Дима.

— Проверка закончена.

Теперь все. Теперь, когда выпущены шасси, отступления нет. Только посадка. Если не на полосу, то в поле… «Нет, — сообразил Селезнев, — теперь и в поле не сядешь: шасси убрать нечем, гидросистема не работает, а в поле посадка одна — на брюхо…»

— 75410, вы на глиссаде! — громко, на всю пилотскую разнесся голос диспетчера. — Возьмите чуть выше, если можете!

Одновременно или чуть позднее в кабине загремел длинный звонок — это сработал первый маркер[30].

— Прошли дальний привод! — крикнул Геннадий Осипович.

Еще одна проверка — на этот раз последняя: высотомеры? рули высоты? радиокомпасы? На последний вопрос ответа не последовало — радиокомпасы были отключены, и Невьянцев деликатно пробормотал: «Проверка закончена».

Впрочем, на эту, последнюю, проверку уже не было ни сил, ни времени, ни внимания: самолет шел на посадку. Самолет и по высотомеру, и по секундомеру уже должен был быть над ближним маркером…

— Полоса! — вдруг закричал Никита. — Вижу полосу!