Троеточие…

– Это вы все стойте, а я буду смотреть на катаклизм в комфорте, и увидим, как вы тут будете к утру замерзать!

Тетя Ида, чья квартира располагалась на втором этаже точно в центре галереи, между двумя лестницами, металась, как Буриданов осел: куда же ближе бежать? – и страшно грохотала. У нее из-за пазухи торчала импортная красная жестяная коробка.

Полина снизу, прищурившись, заорала:

– Ида, чем вы гремите, там шо, челюсть Додика или ваш золотой фонендоскоп?

А Люда с Юлей на руках уже толкала Иду на выход на чугунную лестницу:

– Давайте – она на балке стоит, а та подвесная, сейчас завалится!

– Мама! Мама! Вы где? – кричала Нила.

Она уговаривала Павлика спасаться. А Пава Собаев только полчаса, как допил свою вечернюю порцию портвейна, и сладко заснул.

– Да отвяжись ты, Нилка, корова, хватит диван шатать! Какое землетрясение? Отвали, дай поспать!

Нила выбежит одна, за ней спокойно спустится Евгения Ивановна Косько – в вязанке, туфлях, с сумкой, в которой лежала вся папка с семейными документами, пару пачек беломора, батон хлеба, нож, спички и банка тушенки.

4 марта 1977 года в Одессе произошло землетрясение силой в семь баллов. В центре обвалились балконы и пошли глубокие трещины. В тот день в эпицентре, в Бухаресте, погибли 15 тысяч человек.

Но двор об этом еще не знал. Все сбились в кучу.

– Вроде затихло? – спросила Люся-морячка в шлепанцах, бигуди и дубленке поверх комбинации. – Шо смотришь? Она новая, ненадеванная. Я ее что, под руинами оставлю?

– Да типун тебе на язык! – отозвалась Аня Берштейн.

– Вон последний раз в сороковом у нас трясло, и шо? До сих пор живем, – вспомнила Женя Косько.

– Я слышал по телевизору, что обычно бывает вторая волна, – встрял Феликс с первого этажа.

– Всё! Я ночую здесь! Мое при мне: мужик, кресло и коньяк. Я домой не вернусь, – заявила Анька Берштейн. – Могу только мадам Косько позвать – у нее закуска есть.

Хныкали замерзшие перепуганные дети, встревоженно гудели взрослые. Баба Таня все смотрела на трещины:

– Ой, а дом не завалится?

– Не завалится, – авторитетно заверила Людка. – А вот если вторая волна будет большей силы, то во дворе никто не выживет.

– Это почему? – Стало тихо, только продолжала выть Нюськина кошка.

– Потому что если галерея сложится, то второй этаж накроет точно середину двора с одной стороны и с другой. Надо идти на улицу на расстояние больше высоты дома.

Все вывалили толпой через дорогу в сквер, где уже толпились соседи из соседних домов и все лавки были заняты.

– Какие все умные! Надо же, – проворчала Женя.

Через час первые замерзшие дезертировали домой, к полуночи, допив коньяк мадам Берштейн, вернулись главные паникеры.

Утром свежий Пава Собаев поинтересовался у невыспавшейся перепуганной Нилы:

– Ну и на фига вы вчера устроили такой геволт?

Людка полночи ворчала на отсутствующего мужа:

– Вечно, Верба, тебя нет дома. То яхт-клуб, то рейс. Я хоть когда-нибудь буду не сама все решать?

1978

Без опоры

Ксеня разольет всем и, промокнув глаза батистовым платком, прошепчет в чешскую люстру:

– Царствие небесное, земля пухом.

Лидка махнет рюмку, поморщится, занюхает колечком червоного золота на дряблом старческом пальце и задумчиво скажет:

– Люто завидую твоему Панкову – идеальная смерть.

– Лида, ты – дура? – покосится на нее Женя.

– Сама дура! И ты, Ксеня, только подумай, как свезло мужику: вкусно поел, сладко попил, собрался на охоту, лег спать – и не проснулся! Ну обзавидоваться!

Ксеня вздохнула и взяла хрустальный графин густого темно-вишневого цвета с прозрачными насечками граней, налила по следующей.

– Согласна. Ни боли, ни мучений. Я в пять проснулась, толкнула его – мол, пора, вставай. Он во сне сказал: ай! И умер. – Она помолчала, подняла вторую рюмку к губам.

– И бросил меня. Да, Панков? А я одна осталась Сашку ждать… Я бы тоже так хотела. Отличная смерть, а как здесь остальным, тебе уже все равно.

Женя покосилась на сестер:

– Что значит бросил? Не начинай уже. Красиво жил – красиво ушел, тебя не обременял ни заботами, ни тревогами. Спасибо скажи.

Ксеня снова плакала, но не так, как за сыном. Просто сидела и текла своим тихим горем:

– Эгоистка я – плохо мне без него. Рухнула моя каменная стена.

– Да ладно, – вмешалась Лидка. – Вон какой дом отстроил, тебе оставил, есть где старость встречать, еще и обеспечил, не то что мой! – Она с горечью добавила: – Всю жизнь на него положила, а толку-то!

Женя с Ксеней переглянулись и по-девчоночьи хихикнули:

– Вот ты, Лидка, конечно, скажешь, как в лужу…

– Ты эти свои спекулянтские прибаутки брось! – надулась Лидка. – Можно подумать, я неправду сказала.

– Так мы оба работали на этот дом.

– Так и я работала – не отдыхала! – возмутилась Лида.

– Ты?!! Ты?! У тебя же ни дня стажа! Пришла на все готовое в профессорскую семью! – возмутилась Ксеня. – Не, я сильно уважаю такой талант, без шуток, но кем ты там работала? Мужниной женой?

– Не считая оккупации, – мрачно поддакнула Женя. – Но, тс-с, это было давно и неправда. А так да: мечтала к дворянам внедриться – вот и получилось.