Люсьен отвлёкся от созерцания скелетов и воззрился на Ульяну.
– Как ты его обозвала?
– Варвар. Это очень некультурный человек, который наплевательски относится к истинным ценностям.
– Истинные ценности – это наука, – непреложно возвестил Вилли. – Всё остальное – дребедень.
– Наукой занимаются люди, у которых нет души. Одни мозги, да и те набекрень.
– А искусством занимаются люди совсем безмозглые. Какая, скажи на милость, польза от твоего Гюго и этого… как его?… короче, от всех других писак, рисовальщиков, плясунов? Они хоть чем-то поспособствовали техническому прогрессу? Совершили хоть одно открытие, сделали хоть одно изобретение, которое перевернуло бы мир и подарило человечеству новые возможности для развития?
– Прогресс бывает не только техническим. Духовный прогресс намного важнее. Гюго и другие, как ты изволил выразиться, писаки изменили мир сильнее, чем все твои Ньютоны и Галилеи. А наука только портит человека и создаёт ему проблемы. От телевизора человек тупеет, от фастфуда из микроволновки зарабатывает язву желудка, стиральная машина сделала его ленивым…
– Стиральная машина… – бормотнул Вилли. – Как бы она мне сейчас пригодилась!
– Что? – на миг оторопела Ульяна. – Ты хочешь заняться стиркой?
– Нет. Я хочу на неё посмотреть.
Ему представился вращающийся барабан с бельём, но этот образ был настолько расплывчатым и ненатуральным, что никакого соображательного прорыва не получилось. А он, прорыв этот, был ох как нужен, чтобы разобраться в перипетиях происходящего.
– В общем, наука – отстой, искусство – вечно! – Ульяне надоело размазывать речь, как манную кашу по тарелке, и она перешла на более доходчивый, как ей казалось, плакатный стиль. – Долой учёных! Да здравствуют писатели, художники и музыканты!
– Я прекращаю полемику. Умный человек никогда не опустится до спора с дураком. – Выпустив эту парфянскую стрелу, Вилли отвернул лицо, чтобы Ульяна поняла: он не отреагирует больше ни на какие её провокации.
– Челы, – почесал голову Люсьен, – вы оба офигенно умные, но этим жмурикам ваши диспуты до фени. Да и мне, признаться, тоже. Кто круче – Галилей или Пушкин, – это вы потом разбирайтесь, когда из пещеры вылезем. А сейчас надо идти, пока факелы горят. Мне без света среди скелетонов оставаться неохота.
Ульяна поджала губы. Братья Румянцевы снова осточертели ей, и она удивлялась тому, что пару часов назад находила в них что-то хорошее.
Люсьен тупил на каждом шагу, как трёхлетний ребёнок, не имеющий представления об элементарных вещах, а Вилли выводил её из себя своей непомерной заносчивостью и пренебрежением ко всему, что было для неё святым и великим. Словом, и младший братец, и старший были ей теперь одинаково неприятны, и она с удовольствием отделалась бы от их общества, если б представилась такая возможность. Но не оставаться же здесь одной! До того, чтобы предпочесть компанию скелетов компании живых людей, она пока не дозрела…
– Интересно, далеко нам ещё идти? – спросил Люсьен, когда троица вновь пустилась в путь.
– В одних книжках написано, что общая длина парижских катакомб – сто восемьдесят семь километров, а в других – что триста, – пробурчала Ульяна.
– Улёт! Они там, как кроты, рылись… Без экскаваторов, без взрывчатки…
– Да, кирками и лопатами. А наверх камни вытаскивали при помощи лебёдок. Простейшая такая конструкция с верёвками и колесом, внутри которого ходила лошадь.
– Безответственный проект! – осудил Вилли. – Представьте: под огромным городом триста километров пустоты, не считая туннелей метро.
– Да, это опасно. Однажды, ещё при королях, в катакомбы провалилась целая парижская улица. Триста метров тротуара вместе с домами и жителями… Пришлось создать специальную комиссию, которая занялась укреплением подземных ходов.
– А вдруг сюда сейчас Эйфелева башня провалится? – Люсьен поднял факел к потолку.
– Не провалится. Катакомбы укреплены надёжно и будут существовать, пока их не затопят подземные воды.
Они шли по коридору, а скелеты, как почётный караул, пялились на них с двух сторон. Вилли поотстал от Люсьена и Ульяны, увлёкшихся историческими экскурсами, и вгляделся в одного из мертвецов. На костях ступней сохранились даже ботфорты, а на шейных позвонках висела какая-то медаль. Странно, но Вилли не чувствовал запаха тления. Не это ли настораживало его, не давало покоя? Он снова представил себе перемалывающий майки и пододеяльники стиральный агрегат. Снизошло бы сейчас озарение – уж он-то бы вмиг понял, что тут творится… Вилли преодолел отвращение и взялся рукой за череп медаленосца. Череп неожиданно легко снялся с шеи. Вилли держал его и, сам того не зная, напоминал собой Гамлета в знаменитой сцене с бедным шутом Йориком. Череп оказался лёгким, гладким и сухим. Вилли перевернул его, заглянул внутрь. Мало-помалу, даже без содействия стиральной машины, его начали посещать догадки, но тут впереди раздался короткий вскрик.
Глава 2