Трое против дебрей

Поздней ночью Уикот добрел до нашего дома пешком. Его одеж да превратилась в ледяную. Он провел около часа на озере, пытаясь спасти лошадь, но, увы, лошадь погибла в ледяной воде.

Я стоял, качая головой. И затем вопросительно посмотрел на Лилиан.

— Как это ты умудрилась вытащить лошадей? Ума не приложу!

Помнишь, что я говорила тебе давно-давно, когда мы объезжали наши сто пятьдесят тысяч акров, чтобы посмотреть, что они могут нам дать? — Она громко рассмеялась и напом нила: — Человек может сделать почти все, если у него есть желание.

Глава XXVII

Вода! Она бурными потоками сбегала по изрезанным оврагами склонам гор, быстро растекаясь в мелкие прудики, как только ей попадалось небольшое углубление под пологом просыпаю щегося леса. И всюду, где бы ни находился человек в тот момент — у бобровых запруд, наблюдая за плотинами, или на голой вершине гряды, — все звуки, составляющие симфонию дикого леса: пронзительный плач койота, резкий лай лисицы, безумная болтовня гагары, тихое фырканье лосихи, — все эти звуки тонули в грохоте потоков, стремившихся к реке.

Вода! Она питает засеянные человеком поля, утоляет жажду, крутит турбины, очищает его кожу и несет продукты его труда во все концы Вселенной. Она охраняет человека, она возрождает его живительным бальзамом своей щедрости. Но вода может быть не только живительной, она может быть и разрушительной силой. Она может уничтожить жизнь так же легко, как и поро дить ее…

Совсем недавно, всего неделю или две назад, тайга вокруг нас была безмолвной и неподвижной. Ее свобода была надолго скована толстым слоем снега. И вот почти без предупреждения все вокруг преобразилось. Сковывавший землю безжизненный бе лый покров превратился в жидкое грязное месиво, мчавшееся по земле шумным угрожающим потоком.

Даже глубокие старики не помнили такой зимы. Правда, иногда кто-нибудь из них тер ладонью подбородок, напрягая слабеющую память, и говорил: «Помнится, зима 91/92 года была чертовски жестокой, но едва ли она может сравниться с нынешней». Такое заявление что-нибудь да значило. Обычно, какой бы жестокой и долгой ни была зима, можно было побиться об заклад, что в округе найдется хотя бы один старец, который приехал в Чилкотин, когда этот край еще принадлежал индейцам, и мог бы вспомнить еще более суровую зиму. В одном, во всяком случае, я был совершенно уверен: зима 1947/48 года была самой суровой из всех зим, которые мы пережили с тех пор, как поселились на ручье.

С 5 января и до 20 февраля температура даже в полдень редко поднималась выше минус 35°, а к закату ртуть в термометре падала вниз, как дробинка, до самого конца, то есть до минус 45° (или даже до минус 50°, если бы термометр мог показать та кую температуру), и не поднималась до следующего утра. А с севера дул ветер, такой жестокий, что он мог бы перерезать человека пополам, а потом аккуратно разрезать эти половины на четвертушки. Даже на звериных тропах снег был столь глубоким, что, когда я вспугивал из чащи оленя, проходя на ступающих лыжах, я видел над снегом лишь голову и краешек спины животного.

К середине марта я нашел с полдюжины лосят, скорчившихся и замерзших в снежных постелях ярдах в ста от дома. На склонах, спускавшихся к реке Фрейзер, чуть ли не под каждой пихтой лежали трупы молодых оленей. На этих склонах было достаточно корма, но снег был таким глубоким и плотным, что олени не могли разбросать его, чтобы добыть щепотку корма. Они ложились под раскинувшимися деревьями, где снег не был слишком глубоким, и лежали с подведенными от голода животами, а холод сжимал их в своих стальных объятиях и замораживал кровь в их жилах.

Даже домашний скот, стоя по грудь в сене у кормушек, терял всякое желание сопротивляться безжалостным объятиям моро за. К утру оставшиеся в живых ковыляли с обмороженными ногами, ушами или хвостами. Через некоторое время кожа на ногах начинала облезать, а уши и хвосты отваливались. С тех пор как мы поселились на ручье, подобной зимы еще не бывало.

Весна тоже была не лучше. 25 апреля мы погрузили шкурки на вьючных лошадей и отправились в Риск-Крик. Кругом, куда бы мы ни кинули взгляд, не было ни кусочка чистой земли. На луговине еще лежал снег толщиной более двух футов и такой плотный, что утром, пока еще подмораживало, по нему можно было скакать галопом на лошади, как по асфальтированной дороге. В это время года такой снег, вероятно, еще можно найти высоко в горах, но не у нас, в низине, на высоте трех тысяч футов над уровнем моря.