Трое из офиса. Иногда они возвращаются

– Молодой человек, вы не понимаете! – злостно ощерился старик, размахивая затхлой бумажонкой, что грозила вот-вот рассыпаться в прах.

Виктор Андреевич действительно перестал понимать еще несколько абзацев назад. Работа коллектора требовала недюжинных моральных сил и душевного равновесия, и Витя, проработав на ней две недели, собирался увольняться. Это был его последний клиент. И на сегодня, и вообще.

– Я понимаю, Юлиан Перламутрович, только то, что вы заняли пятьсот, вы слышите, пять-сот рублей на проститутку, и за две недели не удосужились вернуть проценты.

– Но я тут же, через час принес обратно эти треклятые пять сотен! – возмущался дед, – я же не виноват, что за пятьсот рублей уже никого не выебать. Раньше я за пятихатку мог трахнуть все побережье, от Кувейта до Мумбаи!

– Набежали проценты, еще пятьсот рублей, – невозмутимо пожал плечами Витя. Ему было неудобно кошмарить старика за пять сотен, хотелось поскорее уйти и немного срать. Но протокол требовал произнести все заготовленное.

– За час пятьсот рублей? – охуел старик. – Такое чувство, что это меня выебали, и я еще должен остался.

У Виктора Андреевича было точно такое же чувство. «Не поддавайся, – гнусавил внутренний голос, – это стокгольмский синдром!»

– Вот что, – горестно вздохнул старик, – я отдам вам это. И проваливайте, чтоб я никогда больше вас не видел!

В его раскрытой ладони была та самая бумага. По виду ей уже не раз вытирали жопу, но пиетет старика не был наигранным. Виктор Андреевич вздохнул:

– Что там у вас?

– Особое завещание, – благоговейно потянул старик, – неужели вы не узнаете почерк?

– Боюсь, что нет, папаша.

– Да это же Петер Карл Густавович Фаберже. Последний официально подтвержденный документ – особое завещание, написанное им в день смерти в Лозанне. Он знал, что умрет. Сидел, курил сигару и писал это! Сим он завещает свои яйца своей Родине, и просит после смерти вернуть их обратно в Петербург.

– Ога, ога, – ухмыльнулся Витя, – яйца Фаберже разбросаны по всей планете, и даже на тот момент большинство из них ему не принадлежали. Как он мог ими распоряжаться?

– Эти принадлежали, – перебил его старик, – до самой смерти.

Виктор Андреевич выдержал паузу.

– Не императорские размалеванные? Собственные? Кокушки? Что-то я не встречал их ни в одном музее. Даже в Кунсткамере, – с нажимом добавил он.

– Они не в музее. Фаберже был оскоплен перед смертью, его яйца забальзамированы и отправлены фельдъегерем в Петербург. Правда потом что-то пошло не так, но я точно знаю, где они сейчас. А это, – он помахал сраной бумажкой перед лицом Виктора, – сделает вас их хозяином!

Он говорил это торжественно и с придыханием, как второстепенный персонаж из Индианы Джонса или Пиратов Карибского моря.

– Не меня, а микрокредитную организацию «Бабло в ебло», – пожал плечами Витя, – хотя, впрочем, давайте.

Витя выхватил из старой сморщенной руки бумажку и направился в обратный путь по лестнице на первый этаж. Формально он сделал все в соответствии с протоколом, а что с этим добром будут делать барыги – не его заботы.

***

– По-вашему не зашквар – в тупую бабу хуем тыкать? – поинтересовалась Валерия Афанасьевна.

– Она ваша дочь вообще-то, – попытался сгладить ситуацию Валера.

– Это не мешает ей быть тупой, – пожала плечами старшая Писда.

– Что же вы предлагаете? – спросил Валера.

– Собственно ничего. Но вокруг столько зрелых женщин с крепким характером и тугим очком.

Валерий Робертович начал понимать правила этой игры, похлеще, чем нарды или го.

– Интеллект – это еще не все. Есть еще… хм… я не знаю, сиськи.

– К старости тупеет только каждая третья баба, а сиськи обвисают у всех, – заметила Валерия Афанасьевна.

– Это чувства, – парировал Валера, – я люблю ее, и тут уж ничего не поделать.

– Ну да, – будто не услышав его, продолжала мать, – с тупой бабой удобнее. А если еще и квартира большая, то вдвойне. Так можно почти совсем не пересекаться. Борщ сварила и пошла нахуй. Но только вот борщ она вам не сварит. Даже если вы ее отпиздите.

Валера покраснел. Ему вспомнился неудачный поход в один из интим-салонов в Малайзии, когда узкоглазая бестия, вертясь на хую все орала «хит ми! хит ми!», и Валера, чтоб удовлетворить ее просьбу, въебал вполсилы ей в ухо. Баба упала навзничь и пришла в себя только в машине «скорой», когда Валера уже вышел и из нее, и из борделя.

Полчаса назад позвонил Антон и попросил о встрече. Он был загадочным и предложил встретиться на крыше здания 23 по Рубинштейна. Зная Антона, Валера не удивился просьбе и теперь обозревал город с высоты, опираясь на балюстраду. Старшая Писда все никак не уходила, хотя Валера еще десять минут назад, внизу, дал понять, что разговор окончен. Она и на крышу-то взобралась как бы между прочим, будто по своим делам.

Откуда-то сбоку отделилась тень. Валера резко обернулся, чтоб лицезреть голого Антона Сергеевича в берете и с алой сияющей залупой. Это было эффектно, не поспоришь.

– Ебааать, – уважительно произнесла Валерия Афанасьевна.