Трое

Ралев качает головой. Все это происходило у него под носом. Чего доброго и министр теперь спросит — где был он, начальник отдела? И он уже не сможет оправдаться авторитетом и положением Хаджикостова в ученом совете, доверие к которому на проверку оказалось лишь слепым доверием к незнакомому человеку…

Иван продолжает. Факт четвертый. Действительная ценность некоторых трудов и диссертаций, положение дел в диссертационных комиссиях, недобросовестность покладистых рецензентов. Расчет простой — услуга за услугу. Инкубация протеже, единственная способность которых — это умение открывать клювики — дай! дай! Пример. Сын профессора Х. — абсолютная бездарность. Таким он был и на школьной скамье, и в институте. Но отец решил сделать вызов природе, захотел видеть сына рядом с собой. Отцовские чувства начинают действовать и прокладывать дорогу сыну. Пускается в ход все — и авторитет, и положение… Люди тронуты отцовской заботой. Она смягчает сердца тех, которым нужно поставить свои подписи. И сын становится рядом с отцом… с ученым званием, именем, фигурирующим в государственном бюджете… С этого момента он до самого конца жизни будет вести борьбу за то, чтобы удержаться на занятой позиции, и в борьбе за свое место не побрезгает никакими средствами…

Факт пятый. Система побочных заработков. Издательский метод. Некоторые готовы издать даже «блошиную энциклопедию», лишь бы были бумага и спущенный тираж. Совместительство, выражающееся в подписании ведомостей на получении зарплаты. Лекции, в которых вот уже десятилетие пережевываются одно и то же, так как у преподавателей нет времени научиться чему-нибудь новому…

Иван горячится. Боль Колманова, ирония Бенчева, желчь Ружицкого, отчужденность Пеева, отчаяние, примирение у других.

Причины? Виновные?

— Мы! — говорит он. — Все мы! В одинаковой мере, наравне с директором, и даже больше него! Если бы я три года тому назад поступил так, как поступаю сейчас, то всего этого бы не произошло! В этом моя вина, и, думаю, не только моя!

Выход! Нет ничего непоправимого. Все скомпрометировавшие себя должны уйти. Никаких уступок, никаких попыток ходатайств с чьей бы то ни было стороны, никаких ссылок на специфику института. Строгое соблюдение установленного порядка приема кадров, проведение конкурсов, систематика в работе!

Во взгляде Ралева нескрываемое возмущение.

«Как легко говорить! — думает Иван. — Легко!»

Кончает. Только теперь Хаджикостов смотрит на него.

Иван: «Буду очень рад, если поймете меня, профессор!» Он идет по проходу к своему месту, пожимая протянутые руки. Атмосфера зала звенит в его ушах. На трибуну поднимается Пеев. Дышит тяжело.

— Во время перерыва, — говорит он мягким, приятным голосом, — один из товарищей поинтересовался моим мнением о докладе! Сейчас могу сказать — чушь! Сплошная чушь! Слушая доклад, я пытался на основе его данных представить себе облик научного работника нашего института. У меня создалось приблизительно такое представление о нем — человек, облеченный в белую мантию, обычно в очках, приходящий в восемь утра и уходящий в положенное время, вроде служащего инвестиционного банка. Он капризен, как кинозвезда, и вся его научная деятельность протекает в выдумывании причин, чтобы не работать. Ему всегда чего-нибудь не хватает, им всегда пренебрегают, не считаются с его интересами и прочее. У человека этого, однако, прекрасное самочувствие, которое он щедро демонстрирует. Он постоянно находит доводы, убеждающие его в собственной ценности! А его научная работа исчерпывается чтением какого-либо труда, разговорами о прочитанном, каким-нибудь поставленным по-дилетански опытом и мытьем пробирок!

Это потому, что вот уже много лет государство дает нам деньги, а мы ему отчеты!

Позвольте мне спросить — кто из нас, здесь присутствующих, горел на работе, неделями не знал покоя, когда встречал трудности или терпел неуспех? Кто из нас оставался в лаборатории до полуночи? Это к тебе не относится, Ружицкий! Кто из нас жертвовал своими личными средствами для дела! Кто из нас болел из-за переутомления?

Должен же был явиться молодой человек, чтобы сказать нам, что все мы лжецы! По-моему это определение недостаточно полное! Мне просто стыдно сказать, кто мы!

Ни звука. Взоры потупленные, восторженные, ненавидящие. Гнетущая атмосфера.

— Да-а! — произносит кто-то. Горький голос.

Поднимается дрожащая рука Ружицкого. Он еле владеет собой.

Перед пораженной аудиторией раскрывается горькая правда. Ружицкий выливает всю свою муку. Надежды, стремления, планы, потом комбинации, компромиссы, карьеризм, звания, должности… Ружицкий плачет!

— Пытались убить самое хорошее в нас, молодых!

Добрый десяток ораторов самокритично завершает картину положения, царящего в институте. Некоторые говорят остро, грубо, и председатель, время от времени, апеллирует к выступающим соблюдать «нормы приличия», Ведь в зале сидят гости.

— Молчали бы лучше! — кричит ему с места Иван. — Не вам учить нас тому, что прилично и что нет!

Собрание продолжается.