Триумфатор

«Если бы эта тварь вошла в меня, я бы бросился на меч», – подумал Авл. Надоела такая жизнь. То лар им крутит, то Карра мучает. Он устал видеть одним глазом потусторонний мир с его страхами, а другим – этот, с его суетой и грязью. Он устал служить темницей злому духу и никогда не освобождаться от него.

Только рядом с Юнией проконсул чувствовал свободу. Но и ее обидел. Горше некуда. Закрылся, хотя знал, что она не ударит. Выставил перед собой лара. А тот поступил, как всегда… Распорядился его телом, его именем, им самим. Как теперь объяснить?

«Войди, – потребовал Авл, а сам добавил: – И я тебя убью».

Колдуна не надо было приглашать дважды. Он ринулся с верхушки ближайшего дерева вниз и очутился в теле другого человека. «Вот ты где! – рассмеялся Мартелл. – Теперь держись!»

Ударить себя мечом в живот – все равно, что убить очередное тело, дух сможет переместиться. Но, если на рукоятке клинка цепочка с рыбкой, значит, и меч особый?

Прежде чем злобный дух завладел им окончательно, проконсул развернул к себе спату, упер ее обратной стороной в землю, а острием в живот. Одно нажатие – и свобода. Свобода от всех этих тварей. Авл наклонился, по привычке напряг мышцы, хотя случай требовал расслабить. Но многолетняя тренировка давала себя знать.

Распорол кожу нагрудника, под ней тунику. И вдруг разом почувствовал пустоту. Ни колдуна, ни лара, ни кого бы то ни было, кроме него самого. Оказывается, и простой готовности пожертвовать собой достаточно!

Он был пуст! Свободен и пуст! Словно в нем освободили место для чего-то нового.

Варвары разбирали и грузили грубое золото. Легионеры привычно окусывались: им добыча только снится. Но надеялись на командующего, который увеличит разовое жалование сестерциев на сотню. Да еще выделит каждому его долю, но потом, уже в лагере, когда привезенные из святилища дары будут сосчитаны.

Проконсул стоял с окровавленным мечом над телом жреца и чувствовал абсолютную легкость. Он точно заново родился – никаким духам и божествам пока не принадлежал. Сразу почувствовал крайнее отвращение от самой идеи совершить Ремурию, а также полную уверенность: легионы под его командой выберутся из Болотных Земель и без этого. Никто их не остановит.

Он смотал с рукоятки меча цепочку с серебряной рыбкой и, как хотела Юния, надел себе на шею.

⁂

На единоверцев из ближайших к вечному городу селений смерть назаретян в цирке подействовала отрезвляюще. Многие бежали, прекратили проповедь. Другие, наоборот, возмутились: да как так можно? До каких пор невинных людей будут делать козлами отпущения за грехи самих лацийцев и их Сената?

Фламм с Сабиной даже не успели доехать до Стабий. Бывший гладиатор принес вдову в таверну на первом этаже инсул, кликнул хозяина:

– Эй, Колх!

Явился маленький, черный, как финик, человечек, родом из… боги только могут назвать эту провинцию! Ну да в Вечном Городе кто только не живет!

– У тебя ведь работают назаретяне?

– Нет, нет, что ты!

– Меня можешь не бояться. Ее отведи к ним и спрячь.

Спрятал. И даже помог выбраться из города, уже оцепленного стражей, – старых, полузасыпанных подземных ходов никто не отменял. Оказалось, что и в торговцах может жить неробкое сердце, хотя сам Колх не был назаретянином. Но люди же!

Далеко Фламм с Сабиной не ушли. В Кориолах их настигло известие, что с северо-востока на Лациум идет Марцедон – воздает по заслугам, как водится. Особенно плохо тем городам, где уже прошли цирковые травли – проконсул не любит несправедливости.

Фламм мог только порадоваться. Они с доброй булочницей переходили от одного тайного убежища к другому. У назаретян оказалась налажена система отступления: были и скромные инсулы, и деревенские домусы, и роскошные виллы, и городские урбины[35]. Их прятали, давали ячменный хлеб, указывали, куда двигаться дальше. Везде тряслись, но помогали. Это последнее качество Фламм зауважал – не бросают своих, хорошо.

Глава 18 Разговор

«Совращение девушки у порядочных людей завершается свадьбой».

Плутарх. «Сравнительные жизнеописания».

Юния ехала верхом возле одной из обозных повозок. Авл так и не объяснился с ней. А надо? Она уже сознавала, что ее любовь к Руфу перевесила, победила. Горячее, как ветер в песках, чувство, которое напало на женщину врасплох, измучило душу и тело, оставило по себе шрамы, колоссальную усталость и обиду, – также ушло в никуда.

Зачем оно было? Избавило ее от какого-то застарелого греха? Позволило отмыть давнюю грязь? Она не знала. Чувствовала только, что бесконечная страшная полоса, когда ей было темно в глазах, закончена.

Всего пара слов дает человеку крылья. Или отнимают – если слова не произнесены. У нее крылья отняли. Потому что Марцедон, каким бы храбрым его не воображали подчиненные, или он сам, на деле струсил.