Триумф. Поездка в степь

Цемент я размешал по наитию, но без особых происшествий. Главный репер — номер один — заложил собственной персоной, с небольшой, правда, помощью Муранова. Замаркировал аккуратно желтой масляной, купленной вчера в сельпо. Отрезок рельса вытарчивал, как штык. Не пошатнешь, не выдернешь, когда раствором схватит.

Оказывается, установить репер не просто. Сперва вколачиваешь рельс кувалдой в отрытую Веркой яму. Стены ее слоистые, глянцевые, приятно дотронуться. Верка молодчина, не врет, что из грабарской семьи. Затем обкладываешь его поплотнее битым кирпичом и экономно — в просветы — заливаешь цементом. Наука, конечно, не велика, но опыт обязателен. То рельс покосился, то обломков понатолкал мало, то раствор жидковат. Да, сноровка нужна.

Реперами занимались до вечера. Утомился как собака. Ладони в кровавых волдырях. Как спину сжег — не заметил. И вообще ничего не заметил — ни плавного полета солнца по небесной дуге, ни тошнотворного голода под ложечкой, ни наступления фиолетовых спасительных сумерек. Первые рабочие часы промелькнули в огненном, странном водовороте. Я старался продемонстрировать перед Воловенко, на что способен, тем паче что он спешил наверстать два упущенных дня, — мол, не даром хлеб трестовский ем, не хилый я интеллигент, а стоящий парень. Быть слабым, неприспособленным, интеллигентным маменькиным сынком — да лучше провалиться сквозь землю, лучше подохнуть, чем подвергнуться насмешкам, которые — случалось — стальными клещами обиды стискивали горло. Хотелось выглядеть перед женщинами умелым, выносливым, опытным, а не каким-нибудь желторотым птенцом — затруханным математиком.

— Эй, — окликнула в полдень Верка из противоположного угла промплощадки, когда силы почти покинули меня, — что волочишься, как затруханный математик? Мне с вами тут чикаться николы. Мне еще дотемна два шурфа вынуть. Я с точки получаю. Крутись живей!

И я крутился что есть мочи — не как затруханный математик. Черт бы побрал этот народный юмор! Меня и впрямь нередко принимали за крупного знатока точных наук, невзирая на весьма посредственные успехи в них.

Затруханный математик! Прилипнет — не отцарапаешь.

Еле дошкандыбал до самурайской хаты, замертво свалился, уснул каменным сном. Уснул, перекатывая в спутанном мозгу последнюю реплику начальника:

— Ты поспокойнее, жилу не рви, а то не выдюжишь — заболеешь.

Но я не заболел, а вскочил на рассвете с петухами. Жила, вероятно, была от предков — не тонкая. Однако — любопытная вещь! — я все-таки пока перестал интересоваться окружающим ландшафтом, и то, что раньше имело для меня важное значение — степь, ее жизнь, ее изменчивость, — сейчас уже не привлекало мое внимание. В первые дни я целиком погрузился в работу и в человеческие взаимоотношения. Пройдет немного времени — и втянусь в ритм, в лямку, привыкну к приборам, к своим обязанностям, и степь вновь захватит меня и больше не отпустит до самого прощания, до самой разлуки, а потом, через десятки лет, в далеких отсюда городах, в душных и жалких комнатах, поднятых высоко над землей, в самолетах и поездах, она мне будет сниться по ночам во всем великолепии красок и запахов, во всем великолепии безбрежного, чуть туманного перед восходом пространства.

На следующее утро Верка почему-то опоздала, и орудовать лопатой пришлось мне. Я обмотал ладони тряпками. Воловенко послал Муранова и Дежурина на обмер объектов. Торопил безбожно, а сам привернул теодолит к треноге и начал привязку. Самураиха и Верка засновали по промплощадке туда-сюда. Воловенко наблюдал за ними, улыбчиво щурясь, не ругался, — видно, удовлетворенный. Женщины попались сообразительные, шустрые. Особенно Верка. Ее ни секунды не ждем. Прыг, скок — и на месте. Рейку выставляет перед собой тщательно, как студентка на практике, не болтает ею, что для геодезиста основное. Градусы Воловенко отщелкивал молниеносно, цифры строчил как из пулемета. Я еле успеваю их вписывать в тахеометрический журнал.

Муранов и Дежурин между тем замучались с непривычки. Со строениями — сараями, навесами, конторой, туалетом и прочим, что стены имеет, — справились благополучно, а когда выбрались в открытую степь и приступили к измерению расстояний между скважинами и реперами, то никак столковаться не могли. Первый кричит: пятьдесят сантиметров потеряли! второй: нет, восемьдесят! Тогда Воловенко заставил их трижды отшагивать — от точки до точки, а последний промер контрольный. Но и контрольный впустую. Муранову с одной рукой тяжело. Ленту он натягивает не до струнного звона. Пока шпилькой в отверстие у отметки целится, лента под подошвой незаметно ускользает. При вычерчивании топографического плана ошибка обязательно вылезет. Надо бы подменить инвалида. А сказать неудобно, человек старается, может подумать, что мы ему денег меньше заплатим.

Деньги! Проклятые деньги!

— Позови его, — решился Воловенко, — иначе на камералке Лидка соловьем засвищет.