Трюкач

Вот ведь что! Ведь Слой и в самом деле был рад, что «Алескерыч дорогой» приехал. Не туда, не тогда и не так, как хотелось бы Слою, но приехал! Ура! Щас все и сварганим – сегодня четверг, а завтра последний день! И все поеживания, все фальшивоватые тело- и душедвижения Слоя – они по причине того, что «не туда, не тогда и не так», всего-то. Главное, прие-е-ехал! Ура!

Что-то тут не так. Сейчас Ломакин уточнит – что именно. Он, собственно, выдерживал паузу в ожидании большого Вовы. Большой Вова непременно явился бы – хозяин интересовался! Явился бы на полуслове уточняющей беседы, с мысли бы сбил, помешал бы.

Удобней все же выдержать паузу в ожидании большого Вовы, а дождавшись, сделать так, чтобы никто больше не помешал, в том числе и большой Вова.

Ломакин наконец-то решился опробовать кофе, неловко взял чашечку вместе с блюдцем – ложечка не удержалась, спрыгнула на пол. Ах ты ж, черт! Экий неловкий! Ломакин поставил чашечку с блюдцем обратно на поднос, повернулся вместе со стулом – ложечка поблескивала у тяжелого десантского ботинка большого Вовы. «Медведь» даже не изобразил вежливого телодвижения – поднять.

Ладно, мы не гордые, мы прогнемся.

Правда, таким манером соблазнительно подставляется шея под рубящий удар ладонью. Но ведь у большого Вовы функция – «медведь» и только. Команды не было. Свирепое чучело.

Ломакин нагнулся, подобрал ложечку. А заодно прихватил ступню чучела – за каблук тяжелого десантского ботинка. И резко выпрямился.

Большой Вова опрокинулся, дюбнулся затылком о батарею отопления. Вроде даже не успел понять, что ж такое?! Даже не заорал, не матюгнулся.

Ломакин выпустил ступню чучела, метнулся и добавил пальцами, сложенными щепотью, клювом цыпленка. В нервный узел, под ключицу. Вот теперь большой Вова действительно чучело. Надолго, на часок минимум. Достаточно нам с вами часика, Евгений Павлович?

Ку-у-уда, Слой? Не на-а-адо, дурашка, не надо!

Слой дернул было визгливый ящик стола. Застрял на полдороге. Ломакин одной рукой (пальцем) показывал Слою «тс-с-с», а другой – показывал ствол. Натуральный ствол, Евгений Павлович, не бутафория, не игрушка – «вальтер», пятнадцатизарядный. Не то что… что там у вас? У-у, серьезный, казалось бы, бизнесмен, а все вам игрушки, игрушки. Такой же «поверлайн», как у Кудимова. Вместе покупали? Партнеры как-никак.

А вот теперь и поговорим. И чтоб никто не отвлекал.

Отвлекла Барби. Нет, Ломакину удалось избежать шума при обездвиживании большого Вовы. Так что Барби не влетела в кабинет без спросу: ой, что тут у вас?! Она дисциплинированно проинформировала по селектору:

– Евгений Павлович! Костанда…

Ломакин показал мимикой: да.

– Да! – сказало в трубке.

– Женя? – сказало в трубке.

– Орест Георгиевич, – сказал в трубку Ломакин. – Евгений Павлович сейчас очень занят. Он будет занят еще где-то час. Ну с небольшим. Просил не отвлекать… – Ломакин показал мимикой Слою: понял, Слой?! – У Евгения Павловича серьезные проблемы возникли, Орест Георгиевич. Кстати, у вас по-прежнему серьезные проблемы на таможне, Орест Георгиевич?

– С кем я говорю? – сухо спросил Костанда.

– Больше у вас не будет этих проблем, Орест Георгиевич. Господин Солоненко тут у нас некоторым образом на покой собирается. У вас будет возможность… помочь партнеру… э-э… бразды правления…

– С кем я говорю? – спросил Костанда.

– Это не провокация, Орест Георгиевич. И не проверка. В самом ближайшем будущем вы убедитесь. Извините, все.

Ломакин положил трубку и показал Слою на селектор. Стволом «вальтера». Губами обозначил: «Ко мне – никого!».

Слой, мгновенно залившийся цветом бордо, послушно щелкнул тумблером и произнес:

– Ко мне – никого!

Н-ну?! Поговорим? Поспрашиваем-поотвечаем?…

… Замечательно, что Ломакин спрашивал самым мирным голосом, даже совсем как будто другим тоном, совсем незлобным, так что если бы кто-нибудь отворил к ним теперь дверь и с порога взглянул на них, то непременно заключил бы, что они сидят и миролюбиво разговаривают о каком-нибудь обыкновенном, хотя и интересном предмете. Разве что вот чучело большое валяется. Утомилось, устало, спит. Спи спокойно, чучело.

А предмет оказался действительно интересным. Настолько интересным, настолько…

Ломакин, готовясь к встрече с господином Солоненко, помнится, загадывал: я убью его, может быть, в этот раз.

Э-э, нет. Не в этот. В другой.

Единственный козырь Ломакина – это был Гурген. Покойный Гурген. Убитый Гурген. Чисто эмоциональный козырь, сколь не изгоняй из себя эмоции, повторяя слово до обессмысливания. За друга – да. Не за деньги, не за блеф, превративший Ломакина в «мешок». Не за женщину. За друга. Да. Вот тот случай, когда убиваешь, презрев раскольниковские рефлексии.

Мать. Отец. Дети. Жена. Друг.

Мать с отцом упокоились на Волчьих Воротах. Детей нет. Жены… нет. Друг – Гурген. И Газанфар. Газик, хвала Аллаху, жив. А за Гургена он, друг Гургена, возьмет жизнь убийцы. Мусульманский Аллах лишь благословит – святое дело. А христианский Бог, даром что всевидящий, не заметит, проморгается (сам же трендел: «Не мир я принес, но меч!»), сделает вид, что проглядел.