Тристания

Догадывается, что у него есть дело: принести то, что нужно маме.

Мы с Лиз остаемся вдвоем, но между нами больше ничего нет. Я глажу ее по волосам — темно-каштановые днем, к вечеру они делаются черными, — а Лиз прижимает к моей шее пальцы, похожие на холодные крючки.

— Почему тебя не было так долго? — спрашивает она.

— Мое сердце все время было здесь.

— Но тебя-то здесь не было.

Она права.

И здесь меня по-прежнему нет, хотя вещи по привычке находят свои места, а руки — друг друга. Я поднимаю сети, ловлю крабов, рублю дрова, громко насвистываю песни, как человек, который отыскал свой путь в жизни.

Но всякий раз, когда я вижу на подоконнике засохшие цветы, чужой язык возвращается. Мысли о жизни в другом месте, с другой женщиной расползаются по мне, оседают в моем животе, словно инородное тело: поначалу организм отторгает его, но однажды оно становится его частью.

Время идет, а я все вспоминаю о той женщине.

Вспоминаю, как рот не находил слов, а рука осмелела и взяла руку той, другой.

Та, другая, улыбнулась.

— А я думала, моряки никогда не возвращаются, — сказала она; ее кожа была мягкой, как рыхлая земля.

3 Тристан-да-Кунья, 1956–1960 гг.

Марта

Просыпаясь в погожие солнечные дни, Марта открывала глаза и видела напитанный солью свет, слышала трескучий говор фотонов, ощущала кожей переменчивый ветер. Солнечный жар нагревал цветы на шторах, добирался до скатерти, которую когда-то сшила бабушка, протягивал свои желтоватые пальцы к треснувшему стеклу часов, что стояли на шкафу. Наконец, обойдя все предметы в маленькой спальне, расположенной в маленьком каменном доме, солнце достигало той ключицы, которая уже виднелась из-под одеяла, пока вторая еще продолжала спать.

Какое это счастье — просыпаться под ласковую речь солнца! И знать, что оно обращается именно к тебе.

В пасмурные дни Марту будил стук тяжелых дождевых капель, которые бились в окно, точно крохотные птицы. Все в мире становилось серым. Откуда-то доносился крик альбатроса: он звучал приглушенно, словно птицу посадили в мешок и она вот-вот задохнется. Этот альбатрос уже не поможет морякам добраться до берега, а будет лишь скользить над водной гладью, неся на спине утонувшую душу.

Марта пыталась вытряхнуть мысли из головы, пыталась запомнить тот сон, в котором она поднялась в небо, точно выпущенная в солнце пуля.

По окну стучала вода.

1956 г

Марте восемнадцать лет, диаметр ее мира равен двенадцати километрам, она знает его вдоль и поперек. Знает все семьи, всех животных, все поселковые дома, в которых все окна смотрят в одну и ту же сторону — на север, туда, откуда приходит тепло, и свет, и большие корабли, сбившиеся с курса. А вскоре у Марты появится свой дом, появится муж, который построит этот дом, — отчего бы не появиться, ведь у нее есть новая ткань на юбку, а волосы густые, как трава. Она шьет зеленую юбку, надевает ее и чувствует себя красавицей. Не потому, что у нее длинные ноги или чистая кожа, а потому, что, когда она произносит свое имя вслух, она знает, что это — ее имя. Когда она улыбается — это ее улыбка, а когда из ее глаз текут слезы — она знает их причину и тяжесть.

Марта взмывает вверх по тропе.

Приподнимает юбку, чтобы не наступить на подол, хотя знает, что такого никогда не случится: ноги тысячу раз ходили этой тропой и знают на ней каждую ямку, каждый камешек.

Марта бежит к смотровой площадке и ждет кораблей.