Тринадцатый пророк

А потом началась перестройка. Появились импортные товары. Завод закрылся. Родители остались без работы. Я уже не помню, кому первому, папе или маме, пришла в голову идея выращивать цветы на продажу. Постепенно дела пошли на лад. Появились деньги. Нам с Сашкой купили клёвые куртки, кроссовки, настоящий «Рибок», дорогие велосипеды. Нам многие завидовали. Папа купил старенький «москвич». Каждое утро они с мамой загружали цветы в машину и везли в город. В ту субботу тоже поехали. Рано, часа в четыре. И Сашка за ними увязался. Он рано вставал. Помню, мама поцеловала меня, а я приоткрыл глаза и увидел, что пошёл дождь… А потом проснулся оттого, что зазвонил телефон. Трубку сняла бабушка. Я услышал, как она говорила:

– Да. Да. А что? – И вдруг умолкла.

Я вышел в коридор и спросил, что случилось.

Бабушка была белой, белее её церковного платка. В пальцах мелко тряслась телефонная трубка. И губы тоже тряслись и кривились в какой-то жалобной улыбке.

– Произошла какая-то ошибка. Машина, похожая на нашу, попала в аварию… Конечно, это ошибка… – повторяла она умоляюще. – Папа отличный водитель, ты же знаешь. Нам нечего волноваться.

– Откуда они узнали наш телефон? – спросил я, всё ещё не понимая, не принимая смысла услышанного.

– Там вроде были какие-то документы… Ты бы сбегал к дяде Серёже, попросил, что б отвёз, а то у меня что-то ноги нейдут… – жалобно попросила бабушка.

Всю дорогу она просидела, не шелохнувшись, с полузакрытыми глазами, и только губы беззвучно шевелились, повторяя слова молитв. А сосед дядя Серёжа не включил, как обычно, магнитолу, и каким-то неестественным голосом всё пытался разговаривать со мной о школьных отметках, каникулах и кино, но то ли оттого, что в его голосе сквозили странные нотки, то нарочито-беззаботные, то внезапно срывающиеся на дрожь, беседа не клеилась.

На повороте наш москвичонок столкнулся с Камазом. Дорога была мокрой, водитель грузовика не справился с управлением и выскочил на встречную полосу. Позже говорили, что он был пьян. Многотонная махина подмяла под себя легковушку, не оставив пассажирам никаких шансов. Потом, когда прошло много времени, я утешал себя тем, что они не мучались. Смерть была мгновенной. А тогда я смотрел на груду сплющенного покорёженного железа, на усыпанный цветами дымящейся асфальт и не мог понять: отчего вода в луже на дороге тёмно-красная, неужели от бурых роз – гордости маминого сада?

После отпевания я не заходил в церковь. Ни разу. Я не мог видеть её золотого купола, не мог слышать звона колоколов. Я даже обрадовался переезду. Что-то сломалось, умерло во мне. Всё казалось пустым, серым, бессмысленным. Водителя грузовика посадили, а мне было всё равно. Странно, но я даже не испытывал к нему ненависти. Я вообще словно заморозился, перестал чувствовать. Кое-как окончил школу, поступил в институт, два года проучился, бросил, ушёл в армию…

Вернулся – устроился на работу, какая подвернулась. Плыл по течению, ни к чему не привязываясь, ничего не желая, ни о чём не жалея. Работа, деньги, женщины, приятели… Есть – хорошо, нет – ещё лучше. Как ни крутись, а конец один: из праха в прах, из тлена в тлен…

Громко и язвительно захохотала ночная птица. Я встрепенулся. Провёл рукой по лицу, словно стирая липкую паутину тягостных воспоминаний. Что это было? Я задумался? Или задремал? Нет, всё-таки я бодрствовал. Говорил или молчал? Всё смешалось в моей бедной голове. Я зачерпнул пригоршню земли, медленно высыпал назад. Зачерпнул снова. Это было бессмысленное движение, но разве вся наша жизнь не цепь простых бессмысленных движений?

– Я знаю, это тяжело понять, – тихо проговорил Равви. – Но ты должен постараться. Все мы только странники в этом мире. Истинная смерть – это абсолютное исчезновение: физическое, духовное и энергетическое – категория космическая, вселенская. А то, что мы называем смертью в этом мире, лишь переход из одного состояния в другое. От одной жизни к другой. Рано или поздно его преодолеет каждый. Иногда лучшие уходят вперёд, и тем, кто их оплакивает, это кажется несправедливым. Но все мы возвращаемся к Нему, как блудные дети из дальних странствий, одни раньше, а другие немного позже. Здесь и там время течёт по-разному. Что в этом мире тысяча лет, то там всего лишь час. Тебе кажется, что ты и твои близкие расстались на вечность, но представь, что они лишь на несколько секунд вышли в другую комнату, и скоро вы встретитесь в мире лучшем и совершенном, чтобы более не расставаться никогда.

– Древние легенды, – сказал я с деланным смешком.

Но мне вовсе не хотелось смеяться. Мне отчаянно захотелось поверить, возможно, потому, что говорил он так, словно пропускал каждое слово через себя самого, и те, слетая с губ, переставали быть набором знакомых звуков, обретая новый, неведомый мне прежде вселенский смысл, и сами становились этим смыслом. Трудно, почти невозможно было ему не верить. Но это было бы слишком просто…