Тринадцатый пророк

Равви. Вид утомлённый: под глазами круги, свежие морщины в углах заострившегося рта. Ему бы послать всех и всё подальше, да выспаться, как следует…

– Извини, – проговорил он, присаживаясь рядом, – что я на тебя сорвался. Я не хотел. Наверное, учитель из меня никудышный… – И тяжко вздохнул.

– Перестань, – сказал я. – Всё нормально. Нервы-то не железные. Я бы на твоём месте уже давно половину из нас передушил.

– Ты себя не знаешь, – возразил он. – В тебе гораздо больше добра, любви и света, чем ты думаешь, чем хочешь показать.

– Я здесь по ошибке, – упрямо возразил я, тупо всматриваясь в песок, утоптанный носами сандалий. – Есть люди гораздо лучше меня. Я не мудрец, не святой, не избранный, не пророк. И хочу домой.

– Хорошо, – неожиданно легко согласился он. – Тогда встань и иди.

Перед моими глазами, раздвинув ночной пейзаж, как на сцене поплыл частокол серых панельных многоэтажек, окутанных пеленой дождя и городского смога. Чахлые деревца вдоль асфальтовой дорожки, ведущей к подъезду. Череда «ракушек», в одной из которых дожидалась возвращения блудного хозяина синяя "девятка"… Часть меня рванулась вперёд, но другая часть осталась на месте и, как ни старался, я не мог ничего с ней поделать…

Я остался сидеть, тупо глядя вперёд, плотно обхватив колени, словно боялся, что мои ноги уйдут отдельно от меня.

– Ты сам себя держишь, – укоризненно сказал Равви. – Чего ты хочешь на самом деле? Загляни в себя.

Последние слова он произнёс как-то очень мягко, по-родственному. Со мной сто лет никто так не разговаривал. У меня грудь перехватило, и защипало в глазах. Зачем он возится со мной? Неужели не видит, что я – паршивая овца, по нелепой случайности оказавшаяся в его безупречном стаде. И если получишь с меня шерсти клок, то будет он таким же паршивым…

– Не знаю… Честно. Вот когда я был маленьким, хотел стать священником. Правда, смешно?

– Нет.

– Я родился и вырос в подмосковной деревушке. Это сейчас на её месте крутой коттеджный посёлок. А тогда у нас и водопровода не было: сортир типа «дырка», воду из колодца таскали. Как при царе Горохе… Зато у нас была своя церковь… С виду маленькая, неказистая, но внутри, особенно в праздники, когда зажигали свечи, сотни свечей… Как же было красиво, блин! Пламя освещало лики на иконах, отражалось в глазах, и мне казалось, что они оживают… Служил там отец Владимир, такой невысокий, смешной старичок, совсем не менялся с годами. Добрый был дед. Разрешал местной ребятне тусоваться в церковном саду, рвать яблоки, играть в прятки, даже к алтарю подходить. А когда старухи начинали ругаться, их останавливал: «Это же дети. Им принадлежит Царство Небесное…» Та церковь на нём держалась. Даже когда всех нас переселили в скрёбаное Митино, бабки продолжали ездить в свой храм. Но было ясно, что не станет старика, и всё закончится. Скажи, почему хорошее так быстро проходит?

– Наверное, потому, что его не ценят, – задумчиво вымолвил Равви. – Людям всегда хочется большего, такова их сущность… И они сами делают выбор. Это их высшее право и привилегия – свобода выбора. К сожалению, оглядываясь назад, понимаешь, что «большее» не всегда означает «лучшее». Но поздно.

– Поздно, – повторил я с вымученной усмешкой. – Всегда поздно. Если бы можно было вернуться назад…

– К сожалению, это невозможно. – Сочувственно, но твёрдо произнёс Равви. – В одну реку нельзя войти дважды. Никогда.

– Никогда? – зачем-то глупо переспросил я.

– Никогда.

Я смотрел в ночь, а ночь смотрела в меня. И мне казалось, что вдалеке я вижу текучий свет, и я хотел бы и мог приблизиться к нему, но для этого должен погрузиться в зыбкую реку собственного ада. Погрузиться, чтобы выйти на другом берегу Стикса очищенным, рождаясь заново и для нового. Да, я один. Совсем один. А когда-то нас было пятеро… Всё, что копилось годы, прорвалось и хлынуло бурлящим потоком, перехлёстывая через край, грозя затопить всё вокруг…

Когда-то нас было пятеро: бабушка, папа, мама, мой младший брат Сашка и я… Семья. Старый бревенчатый дом. А вокруг – сад. Море цветов. Они цвели с весны до поздней осени, до самых холодов. Иной раз снег выпадет, и на белом – такие жёлтенькие солнышки на длинных ножках… Не помню названия. Мама обожала цветы и возилась с ними всё свободное время. А вообще они с отцом работали на местном заводе, как и почти все в нашей округе. Утром родители отправлялись на работу, мы с Сашкой в школу, бабушка в церковь. Она была очень набожной и не пропускала ни одной службы. Даже в те времена, когда церковь была в загоне, и многие не решались ходить, даже старухи, чьи дети метили на разные должности. «Правильно, – говорила бабушка, – нельзя служить двум господам.» Вернувшись, жарила, парила и пекла по выходным и праздникам пироги. Боже мой, какие это были пироги! Я до сих пор помню запах хрустящей румяной корочки… Это было самое счастливое время в моей жизни.