Тринадцатый двор

Ему приснилось, что он был в гостях у Нины. Раздевшись догола, услышал шаги Василия, идущего по коридору. Грешнов, ради шутки, изо всех сил топал ногами и кричал: «Слышите шаги командора?». Бунтов выпрыгнул в окно, благо, первый этаж. А как идти домой голому? Тут же, у подъезда, овчарка Василия Берта. У неё течка, на неё надет памперс. Поверх бумажных — трикотажные женские трусы, красные, в белый горошек. Завершало наряд Берты зимнее женское пальто с меховым лисьим воротником. Во сне ничему не удивляешься. Гриша на четвереньках подобрался к Берте, чтобы позаимствовать её пальто. А тут вдруг, откуда ни возьмись, появились огромные косматые кобели, настоящие волкодавы, которые злобно рыча, не подпускали его к своей подруге. Дескать, соблюдай очередь. Он стал объяснять кобелям, что, собственно, сама Берта ему не нужна, а совсем даже наоборот, он хочет помочь им снять с неё защитные «доспехи». Одной рукой он стал стягивать с Берты трусы, а другой — расстегивать пуговицы на пальто. Воспользовавшись тем, что псы ему поверили и перестали рычать, он вдруг приблизился к Берте и лизнул её. В этот момент Гриша проснулся.

— Лизать-то зачем стал? — вырвалось у Бунтова в сердцах.

Дверь в ванную приоткрылась, заглянула Зина.

— Ласкину, что ли, зад лизал? — смеясь, спросила супруга.

«Рассказать?», — мелькнула мысль в голове у Гриши. — «На смех поднимет, посмешищем сделает».

Он прополоскал рот, сплюнул и пошёл спать.

«Не пронюхал ли о том, что я с Борей?», — подумала Зина. — «Да нет, не то».

3

Журналистка Таня Будильник, после того, как на неё накричал Гаврилов, окончательно потеряла ориентиры. Сначала — коварный обман старшей сестры, потеря волос, затем зашла в магазин повидаться с матерью, вместо неё попала на Бунтова с его грязными притязаниями.

Собственно, пожаловаться на директора комиссионки она и пошла к своему товарищу по «школе для дураков». Не к Ване же идти, которого оклеветала. А Гаврилов накричал и прогнал. Ей бы разобраться в причинах такого отношения к ней, но она об этом не думала.

Интуитивно ноги принесли её в медцентр к Мартышкину. Валентин Валентинович разрешил ей остаться в кабинете, переночевать на топчане. Напоил её горячим чаем, и она в него влюбилась. Влюбилась искренно, по-настоящему, и это чувство спасло её. Любовь дала ей силы жить, вернула смысл таким простым, обыденным делам, как умыться, попить чай. Стало легче.

Таня ощутила жгучее чувство стыда, за то, что оклеветала Ивана Даниловича, унизила Серёжу Гаврилова, пользуясь тем, что нравилась ему. Она на глазах взрослела, становилась другой. Даже на родителей стала смотреть иначе. Ещё вчера она их ненавидела, желала матери смерти, а отцу — гореть в аду веки вечные, за то, что бросил её, оставив одну. Теперь появилось к ним новое чувство, похожее на жалость. Ей показалось, что после всех этих новых, правильных мыслей у неё и волосы на голове снова отросли. Она поймала себя на том, что постоянно гладит бритое своё темя ладонями.

От Мартышкина она ничего не хотела, даже взаимной любви. Ей просто в ту секунду надо было знать, что есть такой человек, который достоин любви, которого она любит. Любовь согревала сильнее солнца, разрешала жить. С ней можно было ходить по земле, радуясь наступающему дню. Она догадывалась, что есть люди, которым любовь не нужна, которые живут, благодаря чему-то другому. Но она жить без любви не могла. С этими мыслями она сладко заснула.

Убедившись, что журналистка спит, Мартышкин позвонил Наталье и рассказал, какие у него гости в медцентре.

— Таня — ребёнок, — говорил Валентин Валентинович счастливым голосом. — Запуталась совсем. Говорит, что влюбилась в меня. А я, благодаря ей, изменил свой взгляд на медицину, словно глаза у слепого открылись. Оказывается, это не только средство для наживы и предмет для анекдотов. Мы, оказывается, можем ещё и пользу людям приносить. Главное, что они в это ещё верят. Я ей — со всем цинизмом о том, что перед тем, как скальпель даже в хладный труп вонзить, ты должен шкуру слоновью, непробиваемую, нарастить, а она мне — о высоком, великом предназначении врача помогать страждущим. Я ей — о том, как истопника представлял больным как своего коллегу. а она мне — о долге врача. Восхитительная девушка!

— «Восхитительная». Слушаю тебя, а все мысли мои — о собаке. Весь день слоняется по двору, как бездомная.

— Берта?

— Ага. Муж бездомный, собака бездомная. Может, это я во всём виновата?

Глава 22 День города

1

День города последние пять лет отмечали шумно, а тут — круглая дата, Москве восемьсот пятьдесят лет. В парках и в людных местах установили сценические площадки. С этих сцен пели приглашённые артисты, веселили и развлекали публику конферансье. Установили дощатую сцену и во дворе дома номер тринадцать, где жили наши герои. Развесили гирлянды из белых, синих и красных лампочек.

Как и обещала Нола, к Юре Грешнову на праздник прилетела дочь из Америки в сопровождении матери.