Тринадцать ведьм

— Как, по-твоему, Леша, почему появилось ведьмовство? — спросил Монах Лешу Добродеева. Друзья уютно расположились под сенью доброго Митрича в баре «Тутси» для обсуждения текущих событий.

— Для изведения врагов. Сладких пряников на всех не хватает, силы дать врагу по голове тоже недостаточно, вот и придумали всякое вуду. Протыкать иголкой, сжигать символ и развеивать пепел, варить зелья и сводить с ума.

— Не только. Ведьмы умели лечить, ведали. До христианства они процветали, после были побиваемы камнями и сжигаемы. Люди, как правило, неблагодарны. Несчастные ведьмы отвечали за все: за неурожай, подохшую корову, плохую погоду, болячки, сгоревший сарай.

— Ага, как сказала героиня «Семейки Адамсов»: «И тогда они засунули бедную беззащитную ведьму в очаг и сожгли!» Если им было уж так беспросветно, почему они шли в ведьмы?

— А почему соловей поет? А почему ты пишешь? А если бы за твою писанину побивали камнями, ты бросил бы?

Добродеев задумался.

— Наверное, бросил бы. Не знаю.

— А если тебя распирает талант? Зароешь в землю? Или будешь писать тайком, под одеялом, и, трясясь от страха, давать для прочтения самым проверенным? Потому что не может талант без признания.

— У тебя вечно какие-то крайности, Христофорыч. Взять тебя, например. Ты волхв, так? Волхв то же самое что ведьма?

— Ты уже спрашивал. В каком-то смысле… — Монах огладил бороду. — Но существуют разные грани, Леша. Я вижу человека насквозь, а отчего это проистекает, черт его знает! То ли богатый жизненный опыт, то ли многолетнее чтение литературы по психологии, то ли природная наблюдательность… опять черт его знает. Я иногда вижу картинки будущего, а вот что это на самом деле, снова черт его знает. То ли зачатки ясновидения, то ли опять-таки богатое воображение, то ли действие какого-нибудь пойла. Даже хороший коньячок очень способствует полету фантазии. Или ведро кофе. А вот сглазить я, например, не могу. И приворожить не могу. И сделать привязку на бизнес, что бы это ни значило, тоже не могу. И офиса, как у нашей ясновидящей Анастасии, у меня нет, и хрустальный шар мне без надобности, так как я не умею им пользоваться. Уберечь человека… вернее, попытаться уберечь, я могу только советом, но никак не узелком, горящими свечками или ритуалом. И вызвать дождь или вылечить корову тоже не могу. Наверное, я плохой волхв. Хотя… — он задумался. — Корову вылечить могу попробовать. Ну, если она чего-то вредного съела. А вот если сибирская язва, то не смогу. Это относится и к человеку. Если ты, Леша, к примеру, отравился несвежей красной икрой, я тебя вытащу. Дам настойку рвотного корня, и все дела. А если у тебя свиной грипп, то вряд ли.

— Что такое рвотный корень?

— Зелье с красивым названием ипекакуана. Что такое «ипекакуана», никто не знает, да и выговорить с ходу язык не повернется. А потому бог с ней, с этой экзотикой. Я бы тебе прописал безотказное отечественное: стакан касторки и трехлитровую кружку Эсмарха. Проверено поколениями. Вообще, Леша, в нашем мире все страшно относительно.

Добродеев кивнул, соглашаясь.

— Кстати, ведьмовства как такового сейчас уже нет.

— А что есть?

— Есть викка, или неоязычество. Ну, это бледная копия былой славы. Так, вроде клуба по интересам.

— А в нашем случае что?

Монах пожал плечами.

— Кстати, ничего новенького?

— Звонков поменьше стало, ничего серьезного. Похоже, мы пролетели, Христофорыч.

— Еще не вечер, Леша. Мы делаем что можем. Мы выявили знаки, подсунули их следствию и забросили удочку. Теперь сидим в засаде и ждем. Совершаем доброе дело по выявлению убийцы. Кстати, предлагаю подыскать нашему клиенту достойную кликуху. Например, Чернокнижник.

— Почему Чернокнижник?

— Слово нравится. Тут все — и эрудиция, и злая воля, и черная магия.

— Тогда, может быть, Черный маг?

— Тоже красиво. Черный маг! Если подумать, Леша, книга — страшное оружие! Недаром книги сжигали как источник смут и ересей, а типографии громили. С книг начинаются революции. Книга — самое сильное изобретение человека. Ты, как литератор, должен это знать. Кстати, ты слышал что-нибудь о манускрипте Войнича?

— Не припоминаю, — нахмурился Добродеев. — Что это? И кто такой Войнич? Родственник писательницы?

— Родственник. Он был антикваром, купившим некую книгу в начале прошлого столетия. С тех пор она поменяла нескольких владельцев и наконец осела в библиотеке Йельского университета, где находится по сей день. А вот что это такое, никто не знает, увы. То есть лет пятьсот-шестьсот назад в Европе был написан некий труд — на неизвестном языке, неизвестным автором, неизвестно, с какой целью. Криптологи добрую сотню лет ломают копья, головы и судьбы, дерутся друг с другом и сходят с ума, пытаясь прочитать книгу, а воз и ныне там. Не могут взломать код, хоть ты тресни. У меня одно время, по молодости, была мыслишка тоже заняться, но, к счастью одумался, и, как видишь, до сих пор жив-здоров. Тем более я представляю себе, что это такое. В целом. А детали… — Он махнул рукой. — Кого интересуют детали!

— А тема? — заинтересовался Добродеев.