Тринадцать

Мы с вами профессионалы и понятно, что в суде могут заартачиться. Мол, я не участник процесса и мне не положено читать даже архивное уголовное дело. Тогда попросите сделать с него копию. Мне кажется, что столь уважаемому человеку судейские вряд ли откажут. И еще, это уже четвертое, — Серафим невесело улыбнулся, — у меня должны быть фотографии судьи Стеклова, прокурора, который поддерживал по этому делу обвинение и адвоката Антона Магницкого.

— А это-то тебе для чего, — ошарашенно уточнил Рымов.

— Нужно, — неопределенно мотнул головой Серафим.

Видя, что он что-то задумал, генерал покачал головой:

— Все это я постараюсь тебе организовать. Надеюсь, ты знаешь, зачем все это нужно. А вот насчет фотографии адвоката не обещаю. У судьи и прокурорского есть отделы кадров, где хранятся личные дела, в которых есть и их фотографии. В адвокатской палате тоже есть личные дела, но соваться туда с такой просьбой себе дороже. Ну, ты понимаешь, о чем я.

— Тогда я сам постараюсь его сфотографировать, когда буду наблюдать за ним и Лучкович на ознакомлении с делом.

Помедлив, генерал кивнул:

— Хорошо, фоткай, только осторожно.

Спустя несколько минут Мирутин оделся, положил в сумку свои письменные наработки, попрощался с генералом и вышел.

Он спустился вниз, взял в бюро пропусков свой пропуск и, вызвав через интернет-приложение такси, вышел на улицу.

К вечеру на улице похолодало, ощущался небольшой минус, но ощущение дискомфорта усиливали начавшийся снег, рискующий перерасти в метель, и резкий, порывистый, холодный ветер.

Серафим решил ночевать в своей квартире. Такое решение далось ему непросто. Он долго думал, ехать туда, где воспоминания о былой счастливой жизни с детьми и любимой женой, как бы он этому не сопротивлялся, захлестнут его и, возможно, отвлекут от расследования жестокого массового убийства в Греции. Или все же снять номер в гостинице. Деньги у него были, к тому же завтра нужно будет получить пенсию за три прошедших месяца, которые он отсутствовал в миру. Но рассудил, что убегать от себя не стоит, ведь рано или поздно он должен посетить свой дом. Это нужно было и для того чтобы убедиться, что с квартирой все нормально, и постираться, и сделать смену одежды. А свою вину за гибель родных он собирался искупить, раскрыв преступление и наказав жестокого хищника в человеческом обличии. В машине он попытался успокоиться и расслабиться, перебирая четки и нашептывая молитву. Но мысли сами уносили его в начало августа. Он винил в этом проклятом ДТП себя. Конечно, то, что должно случиться, случится непременно и человек лишь инструмент в руках Божиих, а обстоятельства — Его слуги, но…. Но все же, Серафим имел возможность предотвратить случившееся. Мы порою так невнимательны к своим близким, так черствы, горделивы, мечтательны. Нас заботит работа, карьера, которая, как утверждает некое заблуждение, — главное для мужчины. И где теперь эта его работа, карьера? Все в одночасье стало ненужным, призрачным, нелепым.

Как выяснилось уже после трагедии, Марина, его жена, которой было всего тридцать два года, взяла с собой детей, чтобы утром заехать за ним на работу, а потом всем вместе отправиться на дачу. Хотела сделать ему приятный сюрприз, видя, как зашивается ее любимый муж и отец ее детей. Последнее время она была с ним очень откровенна. Такого он не видел уже давно. Она твердила, что любит его. Видимо, что-то предчувствовала, а он, глупый и самодовольный болван, полагал, что жена подозревает, что за долгие годы брака наскучила ему и у него, возможно, кто-то есть на стороне.

Его непоседливые и любознательные детишки, — десятилетний Герасим и пятилетняя Люба, за несколько дней до того рокового дня тоже стали вести себя по-другому. Как-то посерьезнели и наперебой задавали ему одни и те же вопросы: не сердится ли на них отец и любит ли их.

Вот уже и его дом, детская площадка, слегка заметенная снегом. На улице из детворы никого, но это не мешает памяти предательски подбросить ему воспоминания о том, как еще недавно они с сыном играли на этой закрытой площадке с соседскими пацанами и их отцами в футбол, а маленькая Люба с мамой, болея за них, кричала так, что сорвала голос…

Глаза предательски подернулись слезной пеленой, но Серафим сильным усилием воли смог подавить в себе эти воспоминания. Расплатившись, он вышел из машины такси и вошел в родной подъезд.

* * *

Дома все было так же, как и в тот день, когда он уезжал отсюда в монастырь. Только добавился затхлый запах жилья, в котором долгое время никто не жил.

Проветрив помещение и переодевшись, Серафим сходил в соседний супермаркет, где купил поесть. Он поужинал, принял душ и, взяв стул, полез на антресоль, откуда, порывшись, извлек деревянную шахматную доску с находившимися внутри нее фигурами.

Эти шахматы он перевез пять лет назад из квартиры матери после смерти отца. Сам он когда-то в юности посещал шахматную школу в местном доме офицеров, но никаких особых успехов не добился, хотя играть в эту игру умел и любил.