Тридцать три несчастья

Потом на сцену вышла Лиза. Ей вручили статуэтку и букет, она подошла к микрофону, радостно рассмеялась, поправила соскользнувшую с худенького плеча бретельку и смущенно сказала:

— Я вас всех люблю. Я люблю жизнь, я люблю кино. Любите меня! Спасибо.

Быстрицкий нажал на паузу и вышел покурить.

Он никогда не видел Лизу в кино, он видел ее только в морге. И вот теперь она предстала перед ним, такая живая и красивая, совсем непохожая на ту синюшную, безымянную девушку под номером двадцать семь, которую продемонстрировал ему патологоанатом.

— Закончили уже? — появилась Анна Васильевна. — Идемте ужинать.

— Да нет, еще минут десять осталось. Я, с вашего позволения, досмотрю один, можно?

— Ну, конечно. Я на втором этаже буду, в буфете. Как закончите, поднимитесь.

Быстрицкий не удержался и еще раз просмотрел выход Лизы на сцену. Глядя на эту сказочную принцессу, он дал себе клятву размотать это дело.

Далее следовали тверские пейзажи, потом полноводная река и роскошный теплоход. Палуба была расцвечена яркими огнями, неслась разухабистая музыка, камера схватывала лица популярных актеров. Все были явно навеселе, дурачились, громко смеялись. Вдруг откуда-то из-за кадра раздался визгливый голос:

— Кто ее пустил?! А ну, выкиньте эту Ревенку отсюда! Можно прямо за борт!

Камера поймала побледневшее лицо Ревенко. Та встала из-за стола, опрокинув графин с вином, и пошла прямо на оператора.

В минуту гнева она была необыкновенно хороша. Но, видимо, это оценил только Быстрицкий, ибо вся тусовка мгновенно расползлась по углам, и Любовь Николаевна осталась в центре кадра одна. Музыка тотчас оборвалась.

Изогнув дугой правую бровь, Ревенко сложила руки на груди и поставленным голосом произнесла:

— Я, Жора, за борт не боюсь. Я выплыву. А вот ты, со своей пушниной и этой цыганщиной, скоро на дне окажешься.

Камера отъехала и взяла общий план. Стало видно, что Любовь Николаевна стоит у столика Галушко. Тот, размахивая палкой, что-то ей ответил, но, видимо, оператор был уже далеко от них, и микрофон перестал брать звук.

Ревенко тоже что-то говорила, очевидно, нечто нелицеприятное, потому что Галушко вдруг бросил палку на пол и, жестикулируя короткими руками, заорал. Сквозь посторонние шумы донеслось несколько бранных слов.

Ревенко резко развернулась и пошла к выходу. Тогда Галушко оторвался от стула и громко прокричал что-то ей вслед.

Быстрицкий несколько раз просмотрел этот кусок и записал в блокнот то, что удалось разобрать: «Кровавыми слезами умоешься! Еще сама на карачках приползешь, сука!»

Сережа аккуратно вынул кассету, вставил ее в коробку и убрал в свой кейс. Затем позвонил Александру Владимировичу и отправился на второй этаж в буфет.

Анна Васильевна пила кофе. Быстрицкий подошел к ней и без особых хлопот договорился о временном изъятии кассеты.

Он вышел на улицу, сел в машину и поехал в «Атлантиду».

Глава 33

Кознов вальяжно развалился в мягком кресле и попивал хозяйский коньяк.

— Не возражаете? — спросил он у Клюквина.

— Да пожалуйста. У нас ведь не допрос, а задушевная беседа.

— Неужели? Тогда присоединяйтесь.

— Нет, спасибо. Жарко, знаете, боюсь, давление подскочит.

— А… — сочувствующе кивнул Кознов и отпил из хрустальной рюмки. — Как я понимаю, вы хотите поговорить о Лизе и о Николаевой. Вы уж извините, я вчера был не готов к беседе, слишком велико потрясение.

— А что же сегодня? Отпустило?

— Ну, зачем вы так? Я же помочь хочу и не намерен от вас ничего скрывать. Но при одном условии.

— Догадываюсь. Можете не беспокоиться. Все останется исключительно между нами, ничья репутация не пострадает.

— Хорошо, что вы поняли. Моя работа, кстати, заключается и в том, чтобы избегать огласки. Публика любопытна, но некоторых вещей ей знать не полагается, сами понимаете. Я бы не хотел, чтобы что-то просочилось в прессу.

— Я ведь уже сказал.

— Тогда не будем терять времени, начнем. Итак, Оленька Николаева. Вполне предсказуемая личность. — Кознов замолчал на секунду, подбирая нужные слова. — Обеспеченная семья, отличный аттестат, в Щукинское училище поступила с первого раза. Дисциплинированная, пунктуальная, никаких отклонений. Мечта режиссера, если можно так выразиться.

— А подробнее?

— Понимаете, с ней было легко работать. Режиссеры всегда точно знали, что она сможет сделать, а чего — нет. В основном эксплуатировали ее внешность, ведь актриса-то она довольно слабенькая. Знаете, как сказал великий Пушкин: «В чертах у Ольги жизни нет». Так вот это про нее, прямо в точку. Красивая механическая кукла. Никаких эксцессов, скандалов, сплетен. Вела себя безукоризненно. У меня с ней вообще никогда не было хлопот. Да вот, кстати, почитайте, — Кознов потянулся к журнальному столику и вытащил из пухлой пачки выпуск «ТВ-парка», раскрыл журнал на развороте и протянул Клюквину.

Александр Владимирович бегло просмотрел интервью с Николаевой. Кроме роскошных глянцевых фотографий, глазу было не за что зацепиться. В интервью — стандартный набор пошлых фраз о секрете красоты, о последних съемках и творческих планах. И ничего о личной жизни.

— Да, действительно… Общие слова.

— Вот именно.