Тридевять земель

Вопреки ожиданиям Тани и Вани, продать дом в Черногории оказалось делом непростым. Окрыленные бумом второй половины двухтысячных годов, черногорцы застроили почти всё, что только можно было застроить, но эти многочисленные апартаменты стояли пустыми, а на каждом третьем доме побережья висел баннер: «For sale» или «Продается». Конкуренция оказалась велика: старая югославская дача, хотя и имела свои достоинства и стояла в отличном, лакомом месте, всё же в глазах потенциальных покупателей уступала новеньким коттеджам с затенёнными стеклами.

Таня с детьми и Ириной Александровной провели лето в Столиве, и мастер по маникюру в Которском салоне пожаловалась ей, что за всё время, что она работает здесь, лето тринадцатого года в смысле курортных доходов выдалось самым неудачным. Мысль об Испании ещё не оставляла её, а средств не хватало: Ванины прибытки поубавились.

Тем не менее время от времени объявлялись какие-то торговцы недвижимостью, клиенты которых, не довольствуясь информацией в сети, желали видеть дом в подробностях.

– Кого бы и правда найти, кто бы пожил там сейчас? – задумалась Таня, когда брат заехал к ней за какой-то надобностью.

– Не знаю, – буркнул Михаил. – У меня дела.

– Дела, – фыркнула Таня, презрительно скосив на него глаза. – Можно подумать. – Потом поинтересовалась ехидным голосом:

– Свадьба-то будет?

– Посмотрим, – ответил Михаил и подмигнул сестре.

Он шёл по бульвару, наступая на мокрые листья; по обе стороны деревьев две жирные автомобильные змеи медленно расползались по своим норам. Та особая грусть, которая налетает неизвестно откуда в начале осени, сладко ворочалась в грудной клетке. "Посмотрим", – думал он, но мысли мешались. О том, что в усадьбе случился пожар, ему рассказал вернувшийся в Москву Вячеслав. Они зашли в "Скромное обаяние буржуазии" и провели там около двух часов. Вячеслав рассказал про Сидельникова, Федюшина и Саранова. "Да, может, продал бы, в самом деле", – заметил ему Михаил, но Вячеслав только отрицательно покачал головой. В глазах его стояло упрямство. Он хотел объяснить Михаилу, почему он не хочет этого сделать, но понял, что говорить придётся очень долго. Ему бы слинять куда-нибудь, думал Михаил, пока, чего доброго, подписку о невыезде не возьмут.

И только дома эта мысль взорвалась в нем, как будто лопнула электрическая лампочка. Он позвонил сестре.

– Я, кажется, знаю одного человека, – сказал он, – который согласился бы пожить там. Причем, возможно, неопределённо долгое время.

– Это кстати, – обрадовалась Таня. – А то мы с Ваней уже голову сломали. Ну не летать же туда раз в неделю? А что за человек? Надежный? Я его знаю? Не алкоголик? Не сожжёт там всё? Друг твой, или кто?

– Не алкоголик, – рассмеялся Михаил и, подзуживая сестру, добавил: – но девок водить будет.

– Да ты видел этих девок? – уничижительно спросила Таня.

– В общем, завтра заеду за ключами, – предупредил Михаил.

Собственно, ни Сидельников, ни тем более Федюшин не желали Вячеславу никакого непосредственного зла. Участь его им вообще была безразлична. Но им нужна была земля, которой он владел. Давать ход делу о поджоге они не собирались, так как хотели решить вопрос по-хорошему и понимали, что с подследственным дела не сделаешь.

Но когда Вячеслав пропал и адвокат Шипилов не мог более до него дозвониться, они занервничали. Предложить больше, чем они уже предложили, они не могли – напротив, ожидали, что Вячеслав намёк понял и согласится и на меньшую сумму – лишь бы отделаться. Время шло, а они никак не могли решить, как им быть дальше: ждать поправок к закону о земле или устроить так, чтобы Гольянова объявили в федеральный розыск.

* * *

С начала октября в Бока Которской бухте по ночам залегает туман. Когда светает, кажется, что огромное непромокаемое облако спустилось, чтобы отдохнуть на тихой воде от небесных странствий.

Вячеслав не спеша изучал дом и думал, что всё-таки это куда лучше, чем коротать дни в гараже у Александра Карловича. Ковёр с олимпийской символикой тридцатилетней давности вызвал в нём странное ощущение какой-то некончающейся жизни. Внизу синим карандашом по белой краске дверного косяка друг над другом были нанесены чёрточки и цифры, видимо, отметки роста кого-то из детей.

Во дворике росли фиговые деревья, и Вячеслав ел мягкие плоды инжира, похожие на зелёные капли, прямо с веток. Изредка с померанцев, растущих во дворе у Луки, срывались апельсины и шлёпались о камни двора, словно теннисные мячи.

Маленький Хюндай, вопреки опасениям Татьяны, завёлся сразу, но на первом этаже, служившем гаражом, нашлись велосипеды, и это в понимании Вячеслава было лучшим открытием. С просторной террасы второго этажа, над которой нависали обремёненные плодами ветви лимонного дерева, открывался прекрасный вид на залив и на рыжий хребет противоположного берега, вершину которого венчало небольшое укрепление эпохи австрийского владычества.